Себастьян Хаффнер - В тени истории

Координация прогресса, выдерживание в других областях жизни темпа, который предлагает наука — это первая из нерешённых задач, которые нам ставит прогресс. Это чертовски тяжёлая задача. Однако одновременно неизбежная, потому что если мы её не осилим, то прогресс науки, который нельзя остановить, уничтожит нашу цивилизацию. Атомная бомба и война — самый убедительный пример. Однако противозачаточные таблетки и мораль, автоматизация и свободное время ставят не менее сложные проблемы. Во многих областях мы должны теперь думать очень быстро и очень точно, изменять взгляды, да притом без возможности привлечения в помощь нашего исторического опыта.

Потому что это было ошибкой презиравших прогресс в 1920 году, то, что они верили в возможность отвергать прогресс, поскольку его существование не обнаруживается в известной истории. Этого действительно нет или практически нет. Возможно также, что очень медленный, временами прерывавшийся катастрофами прогресс человеческого покорения природы исторически доказуем. Однако свидетельство почти ни о чём не говорит, поскольку в последнее столетие, и в особенности в течение жизни трёх живущих поколений темп в действительности настолько фантастически ускорился, что весь исторический опыт стал бесполезным, а вся известная история превратилась в предысторию. В нашем положении из исторического опыта просто больше ничего нельзя взять, а исторические знания сегодня скорее недостаток, нежели снаряжение для покорения современности. Он постоянно уводит к ложным аналогиям, ложным выводам и отсюда к ложным поступкам. Почти что можно сказать, что это ложные знания.

Министр по делам культов недолговечной Мюнхенской Советской Республики в 1919 году, вскоре после этого столь отвратительно убитый Густав Ландауэр, первым и почти что единственным мероприятием своего ведомства запретил любые уроки истории в баварских школах. Тогда над этим смеялись. Сегодня это уже видится вовсе не настолько смехотворным, а завтра это возможно будет выглядеть пророчески. Впрочем, нечто подобное историческому опыту действительно также для индивидуального жизненного опыта. Очень часто сегодня это уже ложный опыт; большинство из того, что мы, старики, выучили в нашей юности, более не соответствует действительности. И можно предвидеть время, когда старики вместе с молодёжью должны будут ходить в школу.

Это всё звучит в некоторой степени обескураживающее. Я мог бы далее продолжать с перечислением трудностей, например, указав в качестве примера на совершенно новые болезни цивилизации, неврозы и дистонии, который Александр Мичерлих экспериментально диагностировал как болезни приспосабливания к прогрессу. Условия жизни отдельного человека подверглись столь быстрым изменениям, что его организм их просто не выдерживает. Но нет смысла видеть всё в чёрном цвете. Задачи приспосабливания и осмысления, с которыми нам противостоит прогресс, новы и ужасно трудны. Однако поскольку мы должны решить их, учитывая возможность смертной казни, нет смысла оценивать вероятность, что возможно мы не сможем их решить. Тут дело такое: нам следует, так что мы можем. Или, если позволите мне процитировать немецкого классика Фридриха Хёлдерлина: «Но там, где есть опасность, вырастает спасение». «Спасение»: мне представляется, что это должен быть дух точной науки. Как раз дух, который привёл в движение всю лавину прогресса. Если мы выдерживаем прогресс, хотим устоять в борьбе с ним, то тогда нам следует этот дух, который его развязал, призвать на помощь также в тех областях жизни, в которых он до того не вступил в свои права, дух бесстрастной рассудочности и любви к истине. Впрочем, это также и дух скепсиса и осторожности. Осторожность в особенности по отношению к ослепительным идеям, которым он не доверяет, пока они не проверены экспериментально, и по отношению к предубеждению и к так называемому здравому смыслу, которому он вообще не доверяет искать пути.

В науке ничего не происходит с насилием. И столь же мало помогают здесь гнев и сентиментальность, тщеславие и торжественность — менее всего. Если политика, мораль, культура, воспитание не отстают от науки, если они хотят справиться с миром, который они заново определяют, то тогда они должны перенять у науки лучшее. Я верю, что видны некоторые обнадёживающие знаки того, что они намереваются это делать, причём всё ещё стоит вопрос, будут ли они на этом пути продвигаться достаточно быстро. Возможно, что самый обнадёживающий знак этого, как ни комично это звучит — само распространение точной науки. Ещё сто лет назад научное мышление казалось привилегией небольшой образованной прослойки в нескольких прогрессивных странах. Сегодня формулы математиков и физиков стали своего рода скрытым языком человечества. Они не понимаются различно у желтых, чёрных, коричневых и белых, и одинаково безусловно, как само собой разумеющееся, признаются и коммунистами, и капиталистами.