Михаил Тихомиров - Труды по истории Москвы

Тамга и осмничее собирались лишь с тех, кто приезжал торговать, но мыт и костки платились и в этом случае. От пошлин освобождался только тот, кто ехал «без торговли». Но как можно было на практике установить, едет ли человек для торговли или по своим надобностям. «Мытники» придирались к проезжим, поэтому слово «мытарь» стало синонимом неправедного хищного человека, а «мытарство» обозначало мучение. [428]Грешные люди, по понятиям, средневекового времени, после смерти должны были ходить по загробным «мытарствам», само это слово осталось в русском языке выразительным обозначением людей, «мытарившихся» по учреждениям и по разным местам в тщетных поисках правды и суда. Доходы от различного рода пошлин делались предметом княжеских дарений в пользу церквей и монастырей. Богородица на Крутицах получила право собирать четвертую часть московской тамги, Успенский и Архангельский соборы, по тому же пожалованию великого князя Ивана Ивановича Красного, сделались обладателями московских косток. [429]Троице—Сергиев монастырь получил «пятно ногайское». Троицкие чернецы так отстаивали свое право на «ногайское пятно» и на конскую «площадку» в Москве, что не постеснялись составить подложную запись на «данье» Дмитрия Донского. Конечно, в пожалование церквам шли только второстепенные пошлины, главная же из них – «тамга» – охранялась междукняжескими договорами.

Торговые операции неизбежно были связаны с кредитом, принимавшим в средневековые времена типичные ростовщические формы. Крупные купцы были обычными кредиторами разорявшихся или просто обедневших князей и бояр. Длинный ряд кредиторов перечисляется в грамотах удельных князей, например в завещании рузского князя Ивана Борисовича, в самом начале XVI века. Среди них выдается некий Вепрь, а также Голова Володимеров, известный под другим именем как Ховрин. В завещании Ивана Борисовича перед нами выступают кредиторы запутавшегося в долгах князя.

Иная картина рисуется в завещании симоновского монаха Адриана Ярлыка 1460 года. По своему времени Адриан был богатым человеком, ему принадлежали и деревни, и городские дворы. Тем не менее, он занимался ростовщичеством, раздавая деньги по кабалам. В числе его должников оказались ремесленники: киверник, сытник, гончар. Размеры их долга незначительные (полтина – 50 коп., 20 алтын и полтретья алтына – 62 1/ 2 коп.). [430]

Другая духовная того же, примерно, времени (1472 год) говорит об обратном. Завещатель задолжал Василью «япанечнику» (япанча – верхняя одежда) «полтора рубля да двенадцать алтын росту». Здесь указан размер процентов на долг: на 150 копеек (полтора рубля) приходится 36 копеек (двенадцать алтын), или 24 %. По средневековому времени процент относительно «божеский». [431]

Завещания москвичей середины XV века вводят нас в гущу торговых операций. Ремесленники или торговцы (чаще всего они были и ремесленниками, и торговцами) не могли обходиться без кредита. Если бы кто—либо занялся историей кредита в древней Руси, он, вероятно, столкнулся бы с очень интересными явлениями, в частности с большим распространением различного рода кредитных сделок. Вероятно, можно было бы установить существование в древней Руси крупных денежных воротил и ростовщиков своего времени. Пока эта сторона нашей истории остается в полном забвении, и только работы покойных С. В. Бахрушина и В. Е. Сыроечковского проливают некоторый свет на историю русской торговли XIV–XV веков.

Накопление капиталов в руках московских купцов было тесно связано с черноморской торговлей. Поэтому ведущая купеческая группа получила в Москве прозвание гостей—сурожан. Про гостей—сурожан говорили, что они «знаеми всеми, и в Ордах, и в Фрязех». По счастливой случайности нам известны имена 10 гостей—сурожан, ходивших с Дмитрием Донским на Куликово поле. Никоновская летопись, которая частично сохранила одну из ранних редакций сказания о Мамаевом побоище, называет их так: 1) Василий Капица, 2) Сидор Елферьев, 3) Константин, 4) Кузьма Коверя, 5) Семион Онтонов, 6) Михайло Саларев, 7) Тимофей Весяков, 8) Дмитрей Черной, 9) Дементей Саларев, 10) Иван Ших. [432]

В этом описке не все передано точно, из другой редакции сказания узнаем, что безымянного Константина прозывали Волком, а Михаила Саларева звали не Саларевым, а Сараевым. В третьей редакции сказания Константин назван Петуновым, а в четвертой находим новые изменения: Василий, оказывается, звался не Капица, а Палица, Константин имеет прозвище Белца, Тимофей назван не Весяковым, а Васковым. [433]Как далее мы увидим, все эти изменения не вносят чего—либо нового и оставляют в неприкосновенности список Никоновской летописи как наиболее древний и достоверный. С течением времени имена гостей—сурожан, современников Дмитрия Донского, забывались и подправлялись таким образом, что на месте малопонятного Капицы появилось более знакомое прозвище Палица.