Андрей Столяров: Призрак нации. Русский этнос в постсовременности

Подчинив себе Южную Европу, великий Орден продолжал и продолжал свои завоевания. Ничто не останавливало иезуитов – ни пустыни и океаны, ни глад и мор, ни даже виселицы и пыточные застенки. Они являлись во всех странах и под любым обличьем – ученых, врачей, купцов; при враждебном им шведском дворе, в старинном чеширском поместье и в жалких ирландских хижинах. Они учили, спорили, утешали, завладевая сердцами юных, возвышая дух робких и поднося распятие к губам умирающих. Не меньшею их заботою были заговоры против тронов и самой жизни государей-отступников, равно как и зловредные слухи, гражданские войны и политические убийства. Преданные одной только Церкви, они с одинаковой готовностью взывали ради нее и к чувству верности, и к извечному желанию свободы. Один и тот же иезуит мог внушать, смотря по тому, с кем он говорил… и беспрекословное послушание, и самые крайние идеи независимости, и право монарха на дурное правление, и право любого человека вонзить кинжал в сердце злого короля… В зависимости от нрава грешника духовник был или строг, или снисходителен. Главная его цель состояла в том, чтобы никто не оказался вне Церкви.

Здесь, на наш взгляд, важно следующее обстоятельство. Иезуиты целенаправленно проникали в европейские школы и университеты, создавали собственные колледжи по подготовке духовных и светских кадров, а затем их воспитанники также целенаправленно продвигались в управленческие структуры Европы. Иезуиты первыми поняли стратегическое значение образования и воспитания – это позволило им захватить власть над умами и, следовательно, власть над формирующейся реальностью.

Заметим, что нечто подобное, по мнению американского политолога Патрика Дж. Бьюкенена, осуществила в середине XX века так называемая Франкфуртская школа философии и социологии, что привело, в свою очередь, к молодежным революциям конца 1960-х – начала 1970-х гг. и преобразованию всего западного мира. Заметим также, что и нынешнее всеобщее переустройство образования по западному образцу приводит к доминированию в реальности западного образа жизни.

Другой ответ на тот же вопрос попытался дать экономист Дмитрий Травин. На заседании петербургского интеллектуального объединения «Невский клуб» он высказал предположение, что неожиданный успех Контрреформации мог быть связан еще и с инструментальной переакцентировкой католицизма. Если протестантское вероучение опиралось прежде всего на слово, то католицизм в это же самое время обратился к образу – к визуальному, изобразительному представлению своих главных символов. Талантливые архитекторы, скульпторы и художники начали работать не только в Риме, но и во всех провинциях, находящихся по сенью католической церкви. Результат их деятельности не замедлил сказаться. Теперь со стен храмов, даже находящихся в сельской глуши, на верующего взирали то требовательный лик Спасителя, напоминающий о грехах, то лик Пречистой Девы, обещающий умиротворение, то лики святых, призывающих к воссоединению с Богом, то впечатляющие картины ада, который ждет грешников и еретиков. Учитывая низкий уровень грамотности в начале Нового времени и большую опосредованность текстовой культуры вообще, такой вид рекламы, как мы выразились бы сейчас, был, разумеется, гораздо действеннее. Он не требовал никаких предварительных знаний и проникал в сердце верующего без всяких усилий.

Эта разница исповеданий была подмечена в том же XIX веке. Примерно в одно время с Маколеем протестантский богослов Александр Вине заметил, что католическое вероучение и протестантизм исходят из двух разных стремлений человеческого духа. Католицизм опирается на врожденное желание человека получить истину в совершенно готовом виде – такую, которую требуется только признать, а протестантизм – на аналогичное желание человека добыть истину самому, через усилия собственного сердца или ума.

Так или иначе, рекламная кампания Римской церкви оказалась весьма успешной. И если «через пятьдесят лет после раскола католицизм едва удерживался на берегах Средиземного моря, то еще через пятьдесят то же самое происходило с Реформацией в Прибалтике».

Эти объяснения можно было бы считать вполне удовлетворительными, если бы не другие вопросы, которые они с неизбежностью порождали. Почему миссионерский натиск иезуитов не имел успеха в северных странах Европы, и, соответственно, проповедническая деятельность протестантов – в южных ее регионах, и почему изобразительная культура католицизма оказалась действенной для итальянцев, португальцев, испанцев, французов, иными словами – тоже почти исключительно для южных народов Европы, и гораздо менее эффективной для ее северного населения: англичан, скандинавов, голландцев, северных немцев?