Виталий Надыршин - Ошибка императора. Война

Великосветские балы… Бал – совершенно особенное событие в жизни любого дворянина. Здесь он был человеком своего сословия, как говорится, «равный среди равных». Хотя нет, чего грех на душу брать, и на балах кто-то всё равно был главнее остальных. Кого-то громко, с дрожью в голосе представляли при появлении в зале, кого-то объявляли скромнее и без должного почтения, а кто-то сам бочком незаметно протискивался в залу. Зато все приглашённые, и это чистая правда, могли блеснуть остроумием, манерами, познакомиться с нужными людьми, да и просто найти себе партнёра из своего круга для создания семейного очага.

Вот и в этот вечер Елена Павловна в своём Михайловском дворце давала бал, на который прибыли гости даже из Москвы, благо чуть более года назад открылось регулярное железнодорожное сообщение между Санкт-Петербургом и Москвой. Сам канцлер Нессельроде прислал хозяйке дворца гонца с известием, что император посетит бал обязательно.

К исходу дня на площади вдоль здания выстроились расфранчённые кареты, запряжённые четвёрками, а то и шестерками холёных лошадей. Вторым рядом к ним пристроились кареты куда скромнее; обычные же городские экипажи, высадив не столь богатых пассажиров под строгим взглядом дворцовой охраны, тут же покидали площадь. Один из таких экипажей (довольно элегантная бричка с закрытым кожаным верхом и двумя круглыми окошечками по бокам) как раз подкатил со стороны Михайловской улицы к парадному входу дворца.

Из него выскочил молодой рослый морской офицер в чине лейтенанта. Офицер, видимо, расплатился с кучером по-царски, за что тот не поленился соскочить с козел и, почтительно склонив голову, помог благодетелю спрыгнуть с брички.

Стряхнув с рукавов шинели и пелерины невидимые пылинки, поправив пристежной меховой воротник, он привычным движением пригладил коротко стриженые усы, затем перекрестился и, вздохнув, с гордым видом направился к зданию.

Ярко освещённые изнутри окна Михайловского дворца в вечернем полумраке улицы придавали зданию что-то загадочное и необычное. Кажется, стоит только взять волшебный ключик, вставить его в замочную скважину парадной двери – и ты внутри сказки. И такой ключик у молодого офицера был: благодаря протекции канцлера Нессельроде его фамилия впервые появилась в списке приглашённых гостей. Чем не ключик…

Сдав верхнюю одежду, лейтенант вошёл в зал. В сияющем белизной кителе, как, впрочем, и другие офицеры, он скромно примостился возле одной из колонн. С этого места прекрасно обозревалось всё пространство зала, и в этом пространстве, как уже успел заметить лейтенант Антон Аниканов (а это был именно он, бывший мичман Антоша), находился весь цвет столичной и московской знати.

Просьба его дядюшки, Филиппа Ивановича, возымела действие: молодой офицер пришёлся по душе Нессельроде, и, как когда-то и самого Бруннова, Карл Васильевич приблизил его племянника к себе. Отслужив три года на флоте и получив звание лейтенанта, Аниканов, конечно, не без помощи родственника, теперь находился при департаменте иностранных дел. По долгу службы, а часто и по личному поручению канцлера, Антон нередко посещал разные дипломатические миссии, аккредитованные в столице. Многих послов и комерцсоветников он знал в лицо.

Окружённый с трёх сторон белыми колоннами, главный зал был достаточно большим, народу – тьма. И, как отметил Антон, женщин в зале было заметно больше. Пожилые дамы чинно восседали в креслах, на стульях и диванах, рядом с ними по одну сторону сидели мужья, по другую – молоденькие барышни, их дочки. Девушки, не стесняясь своих родителей, стреляли глазками в сторону франтоватых молодых людей.

В воздухе стоял аромат дорогих французских духов, он возбуждал, хотелось встать на колено и кому-то из присутствующих барышень тут же признаться в любви. Глаза молодых повес бешено шарили по залу в поисках предмета воздыхания.

Однако мужчины быстро привыкали к этому волнительному запаху, возбуждение, словно морские волны во время штиля, постепенно затухало, флёр женщин, хотя ещё и царствовал, но уже не требовал совсем недавнего обожания. Нет, конечно, женщины ещё хотели пылкого к себе обожания и смиренного коленопреклонения, но делали это, скорее, машинально, по привычке. Выслушивая от кавалеров поток избитых фраз о всепоглощающей любви, они уже не воспринимали слова обольстителей всерьёз, хотя и продолжали тайно вздыхать и обмахивать веерами свои раскрасневшиеся личики… И мужчины, чувствуя это, вели себя более раскованно.