Виктор Бердинских - Русская деревня. Быт и нравы

Сказать, сколько детей в семье выживало из общего числа, — довольно сложно. Голод, войны, эпидемии резко увеличивали в отдельные годы детскую смертность. Во всяком случае, во многих крестьянских семьях в живых оставалось меньше детей, чем умирало. К. А. Вологжанина (1925) помнит: «У моих родителей было четырнадцать детей, взрослых осталось только шестеро: три брата и три сестры. Мама меня родила в хлеву, у овец, на навозе. Сразу после родов пошла баню топить».

Мы совершенно забыли, что еще совсем недавно в деревнях свирепствовала оспа, смертность от которой была велика. «До моего рождения пять детей умерло от черной оспы, и родители очень боялись, что я тоже умру. Страшная была оспа, дети сильно мерли. Лицо становилось корявое, дети оставались слепыми. Смерть очень оплакивали. При горе в доме было как-то нехорошо» (А. И. Петрова, 1916).

Глубже жалели и сильнее оплакивали смерть уже подросших детей-помощников. Хозяину, конечно, был ближе сын, а хозяйке — дочь. Причем между детьми могли быть значительные перерывы. Петр Петрович Малых (1917) помнит такой эпизод: «К рождению детей у нас хорошее отношение было. Нас двое с братом сначала было. До тринадцати лет двое. А потом Нина родилась, так еще лучше было. Девка родилась. Горя-то больно не было у нас. Брат Аркадий только умер когда, отец вышел на крыльцо и сказал: “Лучше бы сгорело все”. Большой уж был, пятнадцати годов помер».

Стоит вспомнить, что страшнее пожара, оставлявшего крестьянина один на один с голодной смертью, лишавшего его смысла существования, — для крестьянина ничего не было. Иногда причиной смерти ребенка была случайность или неосторожность. Выжившие братья и сестры сохраняли в себе память об этих семейных потерях. «Детей у нас было много, так умирали все. Восемь детей было. Вырастут, большие уж умирали. Две девочки умерли. Одна девяти лет, другая шести. Одну-то Шурой звали, другую Леной. Сварилась девочка еще у нас самоваром. Жалели больно, как не горевать. Лена умерла от черной оспы. Высокая была, светленькая. Всего два брата у меня было, Иван и Степан. Степан помер, почками болел год и помер. Ивана-то на войне убили. Оторвало ноги, подорвался на мине под Ленинградом. Все ревели: отец, мать» (И. С. Медведева, 1906).

Количество оставшихся в живых детей во многих крестьянских семьях было невелико — от трех до пяти. «В средней семье было четверо-пятеро детей. У реденького было трое. Раньше всех рожали, но умирало много, ведь их не лечили: выживет — так выживет. Нас у мамы девять было, осталось лишь трое» (Н. П. Крестьянинова, 1925). «Рожали раньше, пока не отойдут ребенки. Вон у моей бабушки было восемнадцать ребят, а выжило четверо. А работала женщина до самых родов. Да и потом недолго оставалась. Маленький спал в люльке, которая привешивалась на бадог под лестницу. Остальные спали на полатях» (Н. Ф. Стремоусова, 1922).

Немало примет было связано с обрядом крещения ребенка. Анна Кузьминична Михайлова (1911) вспоминает о себе: «А еще мать рассказывала, как родилась я. Зима тогда холодная была, понесла меня в церковь крестить. Поп смотрел — долго ли я жить буду: бросал кусочек воска в купель — если выплывет, значит, буду, а если нет — так долго не протяну. Потом из купели брали воду и до лета хранили. Летом же выливали на грядки, говорят, урожай лучше будет. После крещения домой понесли, да и много радости-то не было — парень нужен был, а не девка. И так семья почти из одних девок была».

Мы сейчас плохо представляем не только где и как рождался крестьянский ребенок, но и как за ним ухаживали: во что пеленали, чем кормили… Все мелкие бытовые подробности уходят как вода в песок и практически не восстановимы. Послушаем вновь рассказ Павлы Алексеевны Колотовой (1909) о рождении ребенка: «Родилась я летом в самую страду. Женщины беременные до последнего дня ходили в поле, обряжали скотину. Близкие оберегали женщин от тяжелой работы. Дети рожались прямо в поле под суслоном, в сенокосном сарае. Ребенка принимала бабушка: свекровь или мать роженицы. Она хлопала младенца по крохотной попке, вызывая крик: кричит, значит, живой. Пуп завязывали прочной холщовой ленткой. Рождение дитя сопровождалось молитвами да приговорками.

Водой, согретой в самоваре, бабушка мыла ребенка, а потом совала в рот ему сосулю — завернутый в тряпочки жеваный ржаной хлеб — и ложила в зыбку. Скрип зыбки очень сочетался с колыбельными песнями сестер, бабушки или деда. Уже через несколько дней ребенок начинал подпевать няньке: «Ао-ао-ао!» Молоко наливали в бараний рожок с надетым на него соском от коровьего вымени, пеленали длинной холщовой лентой. Легкая зыбка, сплетенная из сосновых дранок, подвешивалась на черемуховых дужках к очепу. Очеп — гибкая жердь, прикрепленная к потолку».