Виктор Бердинских - Русская деревня. Быт и нравы

А Сереже в это время другую сватали в Косарях. Да она ему не понравилась.

Венчаться Сережа с сестрой ездили в церковь за 4 км от нас и за 8 км от него. Повенчались, а обратно он ее только до развилки довез, километра три сестра пешком до дому добиралась, а Сережа-то в свою сторону уехал. Такие вот порядки раньше были до свадьбы».

Стремились в 20-30-е годы соблюдать и старинные после-свадебные обычаи. А. М. Гребенкина продолжает: «А бабы много тогда терпели. У другой сестры мужик больно был характерный. Как первая, Масленица — так зять к теще идет, а теща зятю рубаху дарит, и обязательно надо было, чтобы яйца на столе лежали. А где мы яиц возьмем? У нас в ту зиму куры не неслись, соседи сами впроголодь жили, так и собрали стол без яиц. Так ведь зять больно разъярился, собрал скатерку посредине да и все со стола стряхнул.

Некоторые мужики баб своих били сильно. А хоть как живешь — никуда не уйдешь. В суд, как сейчас, не подавали. Порядок любили. Про плохую хозяйку говаривали, что у нее в избе только сохи да бороны нет».

Из-за семейного деспотизма немало случалось и трагедий. Стерпится-слюбится — устраивало не всех. Павла Алексеевна Колотова (1909), сбежавшая от нелюбимого жениха в город, так вспоминает об этом: «И тут-то меня стали сватать в невесты. Не знаю, что и делать: или в лес на заготовки, или замуж. И парень-то мне не нравится, а замуж посылают, вот и пошла я в дом к жениху, пожила там дня два, не больше, да слезы задавили, на сердце тяжесть лежит, и пошла снова домой к мамушке. Но в то время не сильно слушали нас — молодых девок, раз выдана, значит, живи и иди к мужу. Взяли, значит, меня под руки и увели обратно. Но не осталась я там, снова домой прибежала. Но к родителям не зашла, а заперлась в бане, взяла веревку, хотела удавиться, да ничего у меня не вышло. Нашли меня. Что делать? Жить мне не хотелось с нелюбимым, и взяла я себе иглу в руку запихала. В то время в сельсовете у нас рентгента не было, и подумалось мне, что меня все равно отправят в Устюг».

Наши представления о том, что лучше, если муж и жена близки по возрасту, расходятся с мнением многих стариков. Главным они считают взаимопонимание, устойчивый контакт между мужем и женой. Опытный, хозяйственный муж (пусть не очень молодой) мог многому научить свою молоденькую жену. И последняя была ему за это очень признательна. Л. П. Бабкина (1923): «А когда мне 16 лет исполнилось, тетка за вдовца меня высватала (сироту. — В. Б .). Не по годам выходила, а чтобы посытнее было. Замуж выходила — три платья было, а рубашки и единой не было. Муж у меня умный был, а я даже не знала, как время узнавать. А признаться стыдно было. Муж мне скажет — разбуди меня во столько-то! А я как утром встану — так сразу во двор ко скотине: навоз таскаю, сено или еще что делаю. Муж утром встанет, посмотрит — я во дворе кручусь, он меня и не ругает. За домовитость-то ругают разве? Долго он так не знал, что я время не понимаю, потом я уж сама ему сказала. Ох и смеялись мы с ним тогда долго. Научил он, конечно, потом меня, как время узнавать».

Умение приспособиться, войти в ритм жизни новой семьи было делом сложным. Новых родственников было много, и к каждому нужен был свой подход. Мужья относились к молодым женам по-разному, но в основном те страдали от свекровей. «Какая свекровь да золовка (сестра мужа), много значило для невестки». Вот интересный эпизод из жизни А. Н. Катаевой (1908): «А я вышла замуж, жить стала у Афони ну и раз пошла спать-отдыхать. А Афоня рыбачить ходил. Как выходной день, так леший его на луга унесет. А отец в село ездил. Приехал — обедать собрались. Ну и Маня пришла и мне говорит: “Анют, пошли обедать”. А я с дурного-то ума и говорю: “Идите, сопите!” Ой, ну я думала, так светопреставление будет. Я думала, как дома, что попало можно говорить. Мы еще с Афоней-то первые месяцы жили. Маня матери-то и говорит, вот что она сказала —“сопите”. Мать рассердилась на меня и Афоньке сказала. Он на меня осердился. Знаешь, спать легли, я с ним разговариваю, а он ничего не говорит, все молчит. Я говорю: “А че ты все молчишь?” Я-то ведь думала, что это все прошло уже. Он говорит: “А что ты матери-то сказала?” Я говорю: “Так ты че, с матерью жить-то хочешь, а не со мной? Так, говорю, пожалуйста”. А тогда ведь не уходили. Хоть хорошо, хоть плохо — живи. “Спрошу, если возьмут домой, то и уйду. Если спать со мной не хочешь, так на кой леший женился?” Ну и вот. Так не стал на меня сердиться. А мать посердилась-посердилась, потом помирились. А Мане говорю: “Ты пошто на меня осердилась? Я ведь как дома с девками, всегда что-нибудь говорила”. У нас Мария никогда не мыла пол, ничего не делала. Я как-то сказала ей: “Подожди, леший. Мама придет, так я все ей расскажу, что ты ничего не делаешь”. Она мне говорит: “Ах, ты еще ругаешься! Мама-то придет, я скажу ей. Так она тебе знаешь что сделает. Испорет всю”. Я опять хожу: “Мария, не сказывай. Только не сказывай. Я больше никогда тебя ругать не буду”. Вот так жили».