Брендан Симмс - Европа. Борьба за господство

Бисмарк по-прежнему был «одним из двух в мире троих», но суждено ли было ему стать «одним из трех в мире пятерых»? Это зависело от того, удастся ли изолировать Францию от Великобритании и оторвать обе эти державы от России. Бисмарк попытался превратить потенциальное обязательство в свой актив. Когда католическая угроза ослабела в конце 1870-х годов, во многом из-за поражения правых во Франции, канцлер Германии начал уделять все больше внимания социалистической и анархистской угрозе. Был принят ряд законов, направленных против социал-демократов, а за международной политикой Гладстона после его переизбрания в 1880 году и распространением либеральных ценностей наблюдали с растущей обеспокоенностью. Немецкий канцлер убеждал в насущности предполагаемой угрозы все европейские монархии – и призывал к дипломатической встрече в Санкт-Петербурге. Русское правительство, напуганное убийством царя Александра II в середине марта 1881 года, охотно восприняло идею общеевропейской консервативной солидарности, которая необходима для подавления угрозы «снизу». Пока всем участникам переговорного процесса удавалось справляться с внутренней критикой, отношения между странами оставались прочными. Именно ради этой цели канцлер добился заключения «Союза трех императоров» (Dreikaiserbund) с Россией и Австрией в июне 1881 года; он заявил, что отныне «опасность для Германии франко-русской коалиции полностью ликвидирована». [749] Medlicott and Coveney (eds.), Bismarck and Europe, p. 126. Чтобы обезопасить себя еще надежнее, он также заключил Тройственный союз с Австрией и Италией в середине мая 1882 года, преимущественно ради того, чтобы защитить южный фланг Габсбургов и позволить тем сосредоточиться на противодействии России.

Новые международные соглашения 1880-х годов также оказали немалое влияние на внутреннюю политику европейских стран. По мере ослабления связей с Австро-Венгрией и Германией царское правительство проявляло все больше озабоченности по поводу безопасности западных территорий, где проживало в основном нерусское населения. «Русификация» поляков и немцев велась весьма интенсивно. Особое внимание уделялось евреям, которые угодили в западню между традиционным крестьянским антисемитизмом и распространяемыми государством подозрениями в их «ненадежности» в стратегически важных регионах. Военный министр, например, объявил, что всего 5 процентов армейских врачей могут быть евреями по национальности, поскольку их «единоверцы» якобы продемонстрировали «очевидное стремление пренебрегать своими обязанностями и оказывают неблагоприятное влияние на санитарную службу в армии». [750] Hugh Seton-Watson, The decline of Imperial Russia, 1855–1914 (New York, 1960), p. 494. Конечно, погромы 1881–1882 годов в Киеве, Одессе и Подолии начались спонтанно и выросли из причин, которые не имели ничего общего с соображениями безопасности, но правительство не сделало ничего, чтобы их остановить. Граф Н. П. Игнатьев, министр внутренних дел, обвинял поляков и евреев в причастности к «тайной организации нигилистов». Сотни тысяч евреев бежали в Германию и Австро-Венгрию. [751] Anita Shapira, Land and power. The Zionist resort to force, 1881–1948 (Oxford, 1992), pp. 3–52. Также: John Klier, Russians, Jews, and the pogroms of 1881–1882 (Cambridge, 2011), pp. 1 (Ignatiev quotation) and 234–54 (for the foreign policy implications). По всей Европе и в Соединенных Штатах общественные группы и еврейские организации выражали свое возмущение: Российская империя сделалась олицетворением гнета в глазах не только Центральной и Западной Европы, но и американского общественного мнения. [752] David Foglesong, The American mission and the ‘Evil Empire’. The crusade for a ‘Free Russia’ since 1881 (New York, 2007), pp. 7–33.

Одновременно в Европе шли жаркие дискуссии относительно внутренней структуры, наилучшим образом подходящей для обеспечения внешней безопасности. Бисмарк продолжал утверждать, что геополитическая «шаткость» империи требует сильной исполнительной власти и необходимо установить четко обозначенные пределы полномочий рейхстага. В Великобритании лорд Рандольф Черчилль публично сожалел о том, что «капризы» общественности и парламента делают последовательную реализацию большой стратегии невозможной. Озабоченность монархической и исполнительной власти «народным суверенитетом» проистекала из опасений по поводу своеволия элиты и радикального допущения, гласившего, что электорат менее воинственен, нежели правительства. Британский реформатор Джон Морли был искренне убежден в том, что парламент, избранный всеобщим голосованием, откажется объявлять войну. Впрочем, все чаще внутренние критики призывали к расширению парламентского участия во внешней политике – отчасти для дополнительного надзора за властью и военными, но прежде всего потому, что они считали большее политическое участие масс необходимым условием мобилизации нации для защиты своих жизненных интересов. Более того, распространение «гуманитарных» тенденций (защита прав меньшинств и борьба с рабством) способствовало развитию интервенционизма. Если коротко, укрепление «массовой» геополитики обернулось увеличением степени агрессии в европейской государственной системе.