Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Петр I надеялся создать «дворянство мантии», бюрократическую элиту, объединяющую детей боярских и приказных, которая будет пользоваться таким же уважением, как старое военное дворянство. Для этого начали реформу образования. В январе 1714 года появился знаменитый декрет: мужчинам благородного звания запрещается жениться, не изучив «цифирь и геометрию». Менее известно, что в феврале 1714 года то же требование распространили и на дьячьих, и подьяческих детей (15–20 лет) и на представителей других низших классов (церковников, посадских, монахов), а по всей империи началось создание школ. Эти требования повторялись регулярно [520]. В 1716 году группа подьячих была отправлена в Кенигсберг изучать немецкий язык, а на «оставших подьячих» возложили обеспечение их средствами. Генеральный регламент 1720 года призывает семьи устраивать детей на военную и гражданскую службу, сообщая, что никто не поднимется на высшие гражданские посты, не получив образования – и то же самое повторяется в Табели о рангах 1722 года. С.М. Троицкий проследил, как на протяжении всего века государство продолжало, пусть и с невеликим успехом, привлекать дворян в школы и на гражданскую службу [521].

Д.О. Серов признает недостатки этой группы реформ: никакие правила не определяли квалификацию и процесс назначения и снятия судей (в набросках свода законов 1723–1726 годов было просто указано, что судьи должны быть богобоязненными, скромными и знающими). На самом деле большинство судей, назначенных в Юстиц-коллегию или надворные суды, не имели никакого судебного опыта, почти половина из них пришла в суд из армии (47 % судей надворных судов в 1719–1726 годах). Серов делает вывод, что сохранялось традиционное явление: наиболее осведомленными в юриспруденции были канцелярские бюрократы, но мало кого из них назначали полноправными судьями. Тем не менее Серов с одобрением отзывается о шагах, принятых для выделения судьи как независимого служащего и создания корпуса юристов-профессионалов [522]. Его оптимизм подтверждают собранные ниже примеры. Судебная практика Арзамаса 1719–1726 годов была стабильной и эффективной благодаря квалифицированным судьям и их сотрудникам.

Появление в Арзамасе компетентных и даже профессиональных судебных работников прослеживается в первую очередь по преемственности судей. С 1716 по 1722 год, почти без перерывов, Яков Гаврилович Чертков служил в Арзамасе судьей по уголовным делам; его коллеги Стефан Киреев и Стефан Афанасьевич Нестеров тоже регулярно появляются в документах 1718–1722 годов. В ходе петровских реформ название должности Черткова изменилось с «ландрата» на «судью и стольника», но он и его сотрудники продолжали работать по-прежнему [523]. К июню 1722 года суд Черткова объединили с конторой воеводы и переименовали в «провинциальную канцелярию». Триумвират из воеводы и двух местных выборных из дворянства «асессоров» объединял административную и судебную власть. Трое мужчин выполняли эти роли целое десятилетие: подполковник воевода Стефан Семенович Челишев, а также майоры и асессоры Михаил Тимофеевич Кишкин и Федор Васильевич Засецкий. После сентября 1723 года воевода пропадает из документов, и Кишкин и Засецкий решали все дела, обычно вместе, иногда по отдельности, по крайней мере до конца 1727 года; имя Кишкина появляется в документах до 1729 года [524]. Таким образом, несмотря на смену названия, суд в Арзамасе работал стабильно и фактически независимо от административной власти. Это показывает развитие профессионального, опытного судебного персонала.

Этот персонал работал эффективно. Даже чаще, чем в конце XVII века, арзамасские судьи составляли подробные приговоры, в которых указывались обстоятельства преступления, логика принятия решения и выдержки из относящихся к делу законов. Приговоры не только читали вслух приговоренным преступникам, но и прибивали текст к столбу виселицы. Согласно современным социологическим теориям, такие нарративные изложения, будь то в литературе или в судебных протоколах, обеспечивают «сценарий», по которому люди могут понять, реконструировать и примириться с моментами коллективной или индивидуальной травмы [525]. Длинные петровские приговоры, зачитанные вслух, вполне возможно, играли именно эту роль для собравшихся в суде.

Свободные от многочисленных обязанностей местных правителей московского периода судьи хорошо исполняли свои обязанности при разделении судебной и исполнительной власти в 1720-е годы. Они работали методично, аккуратно и в установленном порядке. Возьмем для примера дело, начатое ландратом Нестеровым в феврале 1719 года, касавшееся нападения и ограбления, совершенных Иваном Кузминым и Никитой Зиновьевым. Их задержали крестьяне. Нестеров немедленно начал снимать показания и приказал сделать выдержки из нужных сборников законов и провести три пытки с интервалом в один месяц (в феврале, марте и апреле 1719 года). Затем дело не двигалось больше года, до сентября 1720-го; возможно, задержка была вызвана судебной реформой 1719–1720 годов. Когда делом занялись снова, в сентябре 1720-го, оно попало в руки стольнику Якову Гавриловичу Черткову. Он немедленно ответил на прошение Зиновьева и выпустил его 19 сентября под расписку до решения суда. На следующий день Чертков приказал представить выдержки из Соборного уложения о смертной казни, показаниях свидетелей и решении имущественных споров (гл. 21, ст. 13, 18, 20, 22, 26, 27). Спустя месяц, 17 октября, он принял решение и составил приговор – настоящий образец петровской воспитательной юриспруденции. Чертков приговорил Ивана Кузмина к смерти за покушение, причинение ран и ограбление одного человека и убийство другого, отмечая устрашение, которое должен был производить приговор и открыто цитируя статьи Уложения. Он объяснил приговор тем, что в показаниях и Кузмин, и Зиновьев независимо друг от друга сказали, что преступления совершил один Кузмин, более того, Зиновьев выдержал пытку и на дыбе доказал свою невиновность. Зиновьева освободили, но Чертков приказал арестовать другого жителя деревни, которого заподозрили в сообщничестве. Приговор объявили и исполнили в тот же день «за посадом близ каменного убогого дому», а письменную версию приговора прибили к виселице. Дело по этому убийству длилось полтора года, но судебная работа шла всего пять месяцев [526].