Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Важную роль в розыскном процессе играла очная ставка участников дела и свидетелей. При расследовании наитягчайших преступлений проведение ее между обвиняемым и его обвинителем («изветчиком») было обязательным, поскольку в делах о колдовстве, заговорах и угрозах материальные свидетельства зачастую было тяжело найти [330]. В судах губных старост она использовалась, когда ответчик обвинял другого человека в преступной деятельности, а тот эти обвинения отвергал. Подобная процедура могла принять форму обычного допроса; она могла проводиться уже на следующей ступени жестокости – при виде приготовленных для истязания инструментов; к очной ставке могли прибегать и когда одна из сторон или они обе уже подвергались пытке.

В ходе всех этих форм допроса судьи стремились держать происходящее в суде под контролем. Мы редко встречаем упоминания о беспорядках в суде, но они могли происходить. Например, в 1663 году ростовский воевода сообщал в Москву, что, когда он пытался расспросить двух братьев, один из них «в съезжой избе невежеством, положа обеих рук локти на окошко, сел». Когда за подобную дерзость воевода приказал бить его батогами, он оказал сопротивление, а его брат, «выбежав на площадь к церкви… учал бить колокола всполох и в городе учинил мятеж, на всположной звон многие люди сбежались». Воевода просил дальнейших указаний от Москвы. Похожим образом владелец убитого крестьянина просил возобновить следствие по делу после того, как очная ставка переросла в словесную перебранку. Такие свидетельства вызывают в памяти нормы законов, указывавших тяжущимся на необходимость достойного поведения в суде под страхом наказания и на обязательство выплаты возмещения за бесчестье судьям [331].

Воеводы часто сталкивались с обвиняемыми, которые дать показания были не в состоянии. В деле 1645 года звучали столь серьезные обвинения в государственной измене, что после совершения ареста изветчик был допрошен, несмотря на то что был пьян, и обвинил своего помещика в измене. Его допросили еще и на следующий день, когда он протрезвел и отказался от предыдущих показаний. В деле 1676 года воевода просто доносил, что обвиненный был слишком пьян для проведения допроса. Для начала ему дали проспаться в тюрьме, а на следующий день взяли показания [332]. Кодифицированные правовые нормы не регламентировали процессуальную сторону допроса. Проблему для закона составляли обыски (опросы) местного населения и пытки, и по крайней мере первым из них закон уделял значительное внимание.

Начиная с губных грамот середины XVI века московское законодательство столкнулось со сложной проблемой участия местного населения в судебном процессе. С одной стороны, как и в Западной Европе, репутацию воспринимали как серьезный вид доказательства. Губные старосты должны были опрашивать население своего округа, собирая информацию о подозреваемых. Во время суда, если люди говорили против обвиняемого или не знали его, то его могли отправить на пытку или сразу вынести вердикт [333]. С другой стороны, правоведы знали, что население всегда готово скрыть правду, если это на руку общине или тем или иным индивидам. Таким образом, законодательные памятники регламентировали опрос местного населения, называвшийся «повальный обыск», и требовали привлечения большого количества участников для обеспечения кворума, оценивая показания выше или ниже в зависимости от социального положения опрашиваемых [334]. Законы запрещали групповую дачу показаний, они предписывали расспрашивать каждого по отдельности и требовали высокой степени согласованности свидетельств. Община целиком несла ответственность за свои свидетельства: если большая часть населения положительно характеризовала обвиняемого, по нему поруку должны были дать. Если же в дальнейшем его задерживали за совершение преступлений, то поручителей штрафовали или били кнутом [335].

Уже к концу столетия законы фиксируют скептицизм в отношении повального обыска: Судебник 1589 года призывал опрашиваемых свидетельствовать истинно и дозволял тем, кто был назван преступниками, требовать вторичного опроса, если они считали, что в первый раз были получены ложные показания. Соборное уложение 1649 года требовало, чтобы показания были записаны на месте их дачи и подписаны всеми свидетелями [336]. Новоуказные статьи 1669 года свели повальный обыск к индивидуальным опросам только очевидцев и повысили требования к общинам и чиновникам по надзору за частными лицами, оправданными благодаря подобным опросам [337].