Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Между геркулесовых столпов казацко-крестьянских восстаний 1606 и 1670 годов, со вспышками городских бунтов 1648, 1662 и 1682 годов, XVII век дал подданным русского царя множество веских причин для проявления недовольства. Правительство, проводившее энергичную политику государственного строительства, окончательно кодифицировало крепостное право в 1649 году и затем проводило постоянные кампании по розыску беглых. Власть Русского государства все сильнее распространялась на сопротивлявшиеся контролю центра пограничные земли; войны на западной и южной границах, ведшиеся в 1630-х, 1650–1660-х и 1670–1680-х годах, истощали ресурсы и способствовали росту налогового и бюрократического давления на население. С изрядной регулярностью подвергавшиеся «насильствам» сообщества подавали челобитные об улучшении своего положения, а когда их доводили до крайности – восставали. Их поведение во время мятежа часто повторяло стандартные юридические процедуры, и это дает значимую перспективу для рассмотрения российской правовой культуры. Государство, со своей стороны, должно было прилагать усилия, чтобы соблюдать законный порядок посреди волнений «бунташного века».

Во второй половине XVII века в Москве и других городах произошел всплеск насилия, спровоцированный злоупотреблениями чиновников и разорительными налогами. Однако беспорядки разворачивались в русле принятой в Московском царстве идеологии легитимизма. Добродетельные подданные должны были указывать царю на творимую в его стране несправедливость, а от царя, в свою очередь, ожидали, что он, как праведный владыка, защитит своих людей от угнетения. Культура и практика обращений с жалобами была так прочно легитимизирована, что это дало В. Кивельсон основание написать: люди имели законное право обращаться к власти со все усиливающейся прогрессией протеста – «совет, прошение, возмущение, бунт». Б. Дэвис подчеркивает, что жители Московского государства, даже доведенные до крайностей бунта и убийств, мобилизовывали эту идеологию, чтобы предстать в источниках как «вся община» («весь город», «весь мир»), а не восставшие индивиды. Обращаясь напрямую к царю, они били челом с должной скромностью и почтением, вынуждая государство дать им ответ. В ответе государства проявляется амбивалентность «законности» в такие моменты: власть считала себя вправе наказывать бунтовщиков, объявляя их изменниками, но при этом имплицитно признавала, что мятеж имел моральное оправдание, осуществляя наказание в ограниченном объеме; восстановить стабильность было важнее, чем наказать всех причастных [951].

В 1648 году в Москве и ряде других городов произошли бунты из-за чрезмерных податей, в особенности налога на соль, и из-за злоупотреблений клики боярина Б.И. Морозова. В Москве волнения разразились 1–2 июня, их спровоцировал отказ царя принять челобитные об этих нарушениях. К беспорядкам присоединились даже некоторые стрельцы и дети боярские, раздраженные невыплатой жалованья и притеснениями начальников. 12 дней толпа предавалась погромам в Кремле и в городе, требуя голов виновных чиновников и грабя дома скомпрометированных думных чинов, бюрократов и богатых купцов. 2 июня, «прискакав и прибежав с неистовством», восставшие ворвались в дом Назария Чистого, гостя и думного дьяка, ненавистного из-за введенного по его инициативе соляного налога; его забили до смерти, а нагое тело бросили на мусорную кучу, где оно лежало два дня, пока слуги не решились забрать его. 3 июня начался пожар, в котором выгорело полгорода, погибло множество людей и имущества [952]. Волна насилия улеглась только после того, как жаждавшая крови коррумпированных чиновников – Плещеева, Траханиотова и Морозова – толпа была удовлетворена, о чем речь пойдет в следующей главе.

Уголовное преследование восставших 1648 года было в общем спущено на тормозах. В. Кивельсон замечает: «Само государство, в удивительном признании собственной несправедливости и обоснованности действий бунтовщиков, обошлось практически без возмездия мятежникам». Шведский резидент Поммеренинг упоминал об «обещании его царского величества» не наказывать восставших, названном С.В. Бахрушиным «амнистией». Москва уж точно не была покрыта виселицами с оставленными на них трупами. По сообщению Поммеренинга, 35 человек были высечены, а «несколько сот» стрельцов сосланы по сфабрикованным обвинениям в продаже водки, табака и участии в азартных играх, чтобы не вызвать возмущения в городе упоминанием бунтов [953]. Государство также наградило деньгами, землей и крестьянами детей боярских и стрельцов, оставшихся ему верными [954]. Власть была в большей степени заинтересована в водворении спокойствия, чем в максимальном наказании всех причастных.