Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Таким образом, в 1648–1650 годах в этих многочисленных восстаниях правительство встретило волну насилия, которое не подрывало основу государственной власти. При всей жестокости бунтовщики в городах последовательно действовали в рамках риторики легитимности: они смиренно обращались к царю, чтобы он защитил их от обид, и рассчитывали на его покровительство. Действуя в рамках заданной роли, царское правительство в ответ посылало следователей, которые проводили обширные расспросы и осуществляли скорое, но умеренное наказание, в котором его право на применение насилия уравновешивалось уважением к представлениям подданных о правосудии. Бунтующие города умиротворялись, восстанавливалась стабильность, а применение силы сочеталось с готовностью идти на компромисс.

Это не означает, что царскому правительству было присуще милосердие в принципе. Если ему удавалось принять меры до того, как восстание становилось достаточно массовым, чтобы обратиться к царю с законной петицией, власть действовала жестко, что и произошло в 1662 году. 25 июля в Москве началось волнение из-за обесценивания медных денег, возмутительного количества фальшивомонетчиков и, как и в прошлый раз, злоупотреблений представителей власти. На этот раз правительство смогло подавить беспорядки и прекратить грабежи всего за один день. События развивались в Москве (где были прибиты подметные письма и начались погромы) и в Коломенском, где в своей загородной резиденции на Москве-реке находился царь. Разгневанная толпа, пришедшая из Москвы, с шумом обступила царя, имея в виду традиционное право обращаться с просьбами к самодержцу, один человек предъявил Алексею Михайловичу одно из подметных писем и потребовал наказания нечестных чиновников. Царь со спокойствием и твердостью отпустил собравшихся, по словам Патрика Гордона, впоследствии генерала: «Царь и кое-кто из бояр порицали их за то, что пришли в таком беспорядке и количестве». Несколько позднее в тот же день пополненная подошедшими из Москвы людьми толпа вернулась в еще большем раздражении, с угрозами и требованиями выдать бояр, но к этому моменту уже подтянулись войска. Они рассеяли толпу, похватав многих, а других загнав в реку, где немало народу утонуло. Гордон сообщает характерную деталь: при известии о беспорядках все население Немецкой слободы (иностранные наемники и купцы, чувствовавшие себя обязанными царю) вооружилось и поспешило «кто на лошадях, кто пешком» на защиту монарха. Котошихин, писавший четыре года спустя, излагает так: «Царь, видя их злой умысл, что пришли не по добро и говорят невежливо, з грозами», «закричал и велел» собравшимся ратным людям «тех людей бити, и рубити до смерти, и живых ловити». Яростная реакция самодержца отвечает модели «праведного гнева» патриархального властителя. Угрожая царю взять дело в свои руки, обращаясь к нему в сильном раздражении, восставшие рисковали потерять свою нравственную правоту, и в данном случае способность государства вооруженной рукой подавить бунт быстрее, чем в 1648 году или, позднее, в 1682 году, решила их судьбу [961].

В 1662 году расследование было начато немедленно; были отданы приказы «пытать всякими пытками розными и жестокими накрепко». К.В. Базилевич, несомненно, прав, когда утверждает, что первые наказания были рассчитаны на то, чтобы запугать население: в самый день восстания царь приказал командующим казнить «10 или 20» человек из московских бунтовщиков; в указе 26 июля было предписано «тех воров… вершить около Москвы по всем дорогам». Без долгого разбирательства князь А.Н. Трубецкой в тот день повесил десять человек на Лубянской площади, а еще десять – вдоль Москвы-реки «у Болота», на двух местах, где началось восстание. Когда расследование было завершено, крестьянина, который приехал из подмосковного села, велели «повесить по Гжельской дороге», ведущей к его дому; Кузьму Нагаева, стрельца, подстрекавшего толпу, и Лучку Житкого, крестьянина, вручившего царю письмо, фактически четвертовали: у них были отсечены левые руки, обе ноги и языки (похоже, что с намерением лишить жизни, так как указано, что Нагаев умер от нанесенных увечий 12 августа; выжил ли Житкой – неизвестно). Вспомним, что на следующий год был издан устрашающий указ, предусматривавший практически четвертование за преступления, подпадающие под смертную казнь [962].

Другим бунтовщикам 1662 года отсекали ногу или руку, что очевидно означало, что им было решено оставить жизнь. Например, одного человека приговорили к отсечению руки, другого – руки и ноги; по исполнении приговора их было велено отпустить домой до выздоровления. Чаще всего искалеченных затем отправляли в ссылку; кроме того, ссыльным из простого народа ставили клеймо на щеку в виде буквы «б» (то есть «бунтовщик»). Х. – Д. Лёве отмечал жестокость, с которой проводился розыск; по оценке Буганова, было допрошено более 1700 человек в трех местах (Москва, Коломенское и Николо-Угрешский монастырь под Москвой); допросы продолжались до сентября. Пыткам было подвергнуто только 196 человек (7,6 % арестованных), но мучили их сильно. В среднем каждый получил по 25 ударов кнутом, но некоторые – намного больше. В общей сложности за мятеж, грабежи и неподобающее обращение к монарху, вместившиеся в один-единственный день, последовали показательная казнь 22 человек, казнь или почти смертельные увечья еще нескольких и ссылка почти полутора тысяч участников восстания из Москвы [963]. Применение насилия было скорым, отличалось большей жестокостью и бóльшим количеством вовлеченных, чем ранее, и это было знаком того, что в событиях 1662 года оправданность действий толпы не перевесила морального авторитета царя. В данном случае, как и во многих других, суверенное право царя наказывать за противодействие возобладало над народными представлениями о справедливости. Но чрезвычайные события, такие как в 1648 и 1682 годах, показывают, что и государство, когда его прижимали к стенке, должно было поддерживать такую моральную экономику.