Вадим Нестеров - Двинулись земли низы – 2

Но тут Иван Михайлович случайно обнаружил у местного священника оставленные уехавшим в Сибирь родственником книги по геологии. Начал от скуки их читать – и навсегда заболел этой наукой.

Отработав положенный «по распределению» срок, Губкин бросает службу и собирается поступать в Горный институт. Но тут выяснилось, что после учительской семинарии он может поступить только в учительский институт, да и то без стипендии – «своекоштно», за свой счет, иначе говоря.

В 1895—98 годах будущий создатель отечественной «нефтянки» учился в Петербургском учительском институте, а затем работал преподавателем городского училища в Петербурге. Женился, вскоре родился сын, и как они жили эти годы – лучше не вспоминать. Снимали самые убогие углы, чтобы меньше платить за квартиру, вместе с женой подрабатывали ненадежной профессией репетитора. Но это было неважно, потому что впереди была Мечта. Именно так – с большой буквы.

Кстати, после учительского института в Горный тоже не брали – абитуриентом можно было стать только с аттестатом о полученном классическом образовании.

И вот на 33 году жизни наш Илья Муромец все-таки сдает экстерном экзамены за гимназический курс вместе с мальчишками-гимназистами и получает аттестат зрелости Императорской Николаевской Царскосельской гимназии.

После чего отправляется поступать в Горный институт, где на пятьдесят вакансий подавалось шестьсот-семьсот прошений.

Он поступил.

В 1903 году Иван Михайлович стал студентом Петербургского горного института, а в 1910 году закончил его с отличием. Имя Ивана Губкина в числе лучших выпускников было занесено на мраморную доску института.

В 39 лет он начал карьеру геолога, и был зачислен научным сотрудником Геологического комитета. А в 40 лет он впервые увидел нефть – работая на Кавказе, в Майкопском и Грозненском районах.

Великовозрастный студент Иван Губкин в 1908 году.

Губкин, как человек, выстроивший свою жизнь с нуля, прекрасно понимал, что его срок жизни в науке в сравнении с другими – уполовинен, он только выходит на старт в возрасте, когда другие уже становятся мэтрами и профессорами.

Именно отсюда истоки его дикой, невероятной работоспособности. За первые годы в науке исследованиями грязевых вулканов Азербайджана и нефтяных месторождений Северного Кавказа он, как тогда говорили, «составил себе имя». И в 1917 году Временное правительство направило перспективного, хоть и немолодого геолога в командировку в США «для изучения положения в нефтяной промышленности» .

Обратно в 1918 году ему пришлось возвращаться совсем в другую страну.

В страну, где отчаянно не хватало всего – власти, товаров повседневного спроса, легитимности, денег, общественного согласия, специалистов, еды, стабильности и многого-многого другого.

Но для Губкина была актуальна нехватка только одного компонента – топлива.

Начавшаяся Смута обратила всеобщее внимание на одно неприятное обстоятельство – вся топливная добыча в бывшей империи осуществлялась на ее окраинах. Которые, в полном соответствии с традиционным сценарием развития Смуты, отвалились первыми. Национальные меньшинства начали бузотерить, из-за чего метрополии оказались недоступны и донецкий уголь, и бакинская и грозненская нефть.

Топить было нечем.

Выражение «топливный голод» не сходило с газетных передовиц. Дело доходило до абсурда – в некоторых регионах жгли в печах сушеную рыбу, поскольку больше никакого топлива не было.

Советское правительство в поисках альтернативы хваталось за любые соломинки. В газете «Экономическая жизнь» шла дискуссия «Об использовании шишек хвойных деревьев». Геологи вспомнили об ухтинской нефти, которая вроде как есть, но ее так и не разведали толком при царе-батюшке, поэтому сколько ее там – темна вода. В итоге на Печору Советом народных комиссаров была направлена геологическая экспедиция – в 1919 году! – работа которой, правда, была сорвана начавшейся Гражданской войной и развернувшимися в регионе боевыми действиями.

Вспомнили и о горючих сланцах, которых в Центральной России довольно много. Как писал автор биографической книги о Губкине Яков Кумок: «Горючий сланец приобрел в ту пору значение небывалое; никогда прежде и никогда после с ним не связывалось столько надежд; в страшные месяцы зимы 1918/19 года многие усматривали в нем спасение новорожденного государства. Темно-серая (иногда коричневая, синеватая, бурая) порода, издающая при разломе терпкий дегочный дух, не соблазняла русских промышленников, избалованных цистернами с превосходным бакинским горючим. Попытки утилизации сланца за рубежом производились, но без громкого успеха» .