Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 2

Иной, более грубой толпе воинов готовилась в потомстве награда песнями, которых не заглушило глухое и немое время, и ещё более прочная награда правдивым приговором просвещённого потомства. Когда татары шли уже спокойно, уводя ясыр, в числе которого был и князь Збаражский со своей княгиней, увозя даже телеги и экипажи панские, на них напали казаки. Дело происходило ночью. Татары расположились двумя таборами: в одном ночевал так называемый татарский царик, среди награбленного в панских дворах добра и всякого ясыру; в другом — обыкновенная татарская сволочь, о которой в наше время трудно составить и понятие. Убогие ордынцы хаживали даже пешком на добычу, а вместо всякого вооружения, за поясом у них висели лыка для вязанья ясырских рук, а в руках несли они палки с увязанной на конце конской челюстью [3] Нестор польских бытописателей (w ojczystym języku) Мартин Бильский, заброшенный в радомскую околицу русин (которого родное гнездо не могло иначе произноситься среди поляков, как Biała, вместо Била, но которого имя документально сохранило свой русский корень) пишет о татарах следующее: «Lud iest bardzo nikczemny, у ledwie połowica ich iest coby łuk mieli Pancerow ani zbroie iadney nie maią, iedno w siermięgach się włóczą; aktory zbroi niema, tedy kość kobylą uwiąże u kija miasto broniey, a tak z tym ieidzą. Nieczym inszym nie stoią, iedno prędkością swą, a drąga że wielką nędzę ścierpieć mogą. Głodu ani pragnienia się nie boią, tak że mogą przez trzy dni przez wody у przez iedzenia trwać. Konie ich takie, które gdy iedno trawy się naiedzą z rosą, tedy od godziny do godziny mogą ubieżeć po kilkanaście mil z wojskiem wielkim, albowiem każdy z nich ma koni wiele na powodzie; gdy mu ieden ustanie, na drugiego usiądzie a tego tam porzuci, abo iesli iaki syty, tedy go zarzeże у ono mięso rozerwą między sobą iako psi». . Казаки ударили на табор царика, поразили орду н аголову, отняли весь ясыр и остальную добычу. На крик и стрельбу прибежали татары из другого табора и «обскочили» казаков. Но казаки импровизировали крепость из татарских тел, из телег и фургонов, и, «побатовавши», то есть увязав густо, коней, открыли из-за этого парапета по наступавшей орде непрерывную пальбу из своих самопалов, мушкетов, пищалей и рушниц, как назывались у них разнородные и разнокалиберные их ружья. Два раза напирали на них татары всей своей массой, и два раза отступили с больш им уроном; наконец, говорит польский летописец, «плюнули и пошли прочь». Всё-таки увезли ордынцы князя Збаражского с его княгиней и тех смельчаков, которые, подобно Струсю, напирали на них под Баворовым с ничтожными сравнительно силами: двух Подлёдовских, пана Варшавского, пана Корытинского и других.

Характеристическую роль разыграл во время татарского набега 1589 года князь Константин-Василий Острожский, который для фамильных интересов своих, явился на варшавком сейме во всеоружии магнатства, с разнообразным войском, богатым обозом и артиллерией. Летописец, с тактом мелкопоместного пана, посвятил этому важному факту всего три-четыре строчки, именно: «Woiewoda Kiiowski, Woiewoda Brarławski mieli też zbiór ludzi na tem czas przy sobie nie mały, ale że się gniewali, nie chcieli się z sobą spolić: zaczym mohłi by byli iaką posługę uczynić, a onych pod Baworowem ratować». [4] Киевский и брацлавский воеводы собрали также немало вокруг себя народу, но, так как были между собой в ссоре, то не хотели соединиться; а то могли бы принести какую-нибудь пользу и спасти войско под Баворовым.

Всё-таки у панов казаки были виноваты, как за татарский набег, так и за прогневание Циклопа, который проглотил уже много народов и готовился проглотить поляков. Как в басне вола судили звери за порчу скирды сена, так произносили паны приговор за приговором над казаками. Дела их с турками принимали наконец оборот зловещий. Полякам приходилось решать задачу страшную: to be, or not to be? При этом следует сказать, что в польскую грудь природа вложила вовсе не заячье сердце: если не львиное, то по малой мере волчье. В случае крайности поляки дрались, что называется, zajadle. Кто не помнит Москвы, Збаража, Остроленки? Воинская доблесть, по замечанию Диксона, исчезает последняя в народе. Когда пришлось бы гибнуть под кривыми саблями янычар, паны доказали бы, что не напрасно читали у классиков о гибели Карфагена. Беда была не в недостатке боевой доблести, а в том, что польское сердце, в минуты самоуглубления, сознавало всю бедность ресурсов своих для политического существования Польши. Вскоре по смерти Сигизмунда I, публичные ораторы, на «великом съезде всей Польши» у Львова, обращались к знатным и незнатым панам с такими убеждениями: «Оставьте вы, господа, домашние интересы ваши и обратите глаза на Речь Посполитую; всмотритесь во все части её: не увидите в ней ничего здорового: powszechne dobro zgwałcone, domowe wydarte znaleziecie». Много лет спустя, другой оратор, от лица земских послов Калишского воеводства, говорил на сейме в Варшаве 1585 года, между прочим, следующее: «Обступили Корону со всех сторон, как внешние, так и внутренние pęricula, и скоро может обнаружиться, что, как в прокажённом, обречённом на гибель теле, так и в Речи Посполитой нашей, nic zdrowego, nic bezpiecznego się nie znajduie».