Э Виленский: Шестнадцать дней на полюсе

А Папанин только и думал о том, чтобы захватить еще немного горючего, немножко мясца, еще ящик макарон, еще ящик спичек, еще мешок муки.

Он ходил от летчика к летчику и упрашивал:

- Позволь, я еще ма-а-ленъкий ящичек тебе подброшу...

- Подбрось.

И вот мы видели, как Митрич-так мы называли Папанина-тащил на нартах большой и, очевидно, очень тяжелый жестяной ящик.

Пилоты укоризненно качали головами, но Папанин продолжал свое. В экспедиции поговаривали, что его девять тонн уже превратились в двенадцать. Во всяком случае, никто не мог сказать, сколько сейчас весят папанинские грузы.

Наконец терпение летчиков лопнуло. Они пришли к Отто Юльевичу и заявили протест.

Отто Юльевич вызвал Папанина и сказал ему:

- Будет вам, Иван Дмитриевич. Пилоты жалуются и говорят, что вы перегрузили самолеты и они не оторвутся. Прошу вас больше ничего не догружать.

- Слушаю, - отвечал Папанин.-А перегружать можно ?

- Конечно.

И Папанин начал перетаскивать грузы с одного корабля на другой. Конечно, это была не только перегрузка. Под видом перемещения грузов Папанин добавил не один десяток килограммов.

А когда добавлять уже стало невозможно, Митрич стал ходить к участникам экспедиции и просить, чтобы они взяли в свои личные вещи еще "сотню спичек", "несколько коробок папирос", "бутылку лимонного сока", "пачку-другую табаку"...

Каждый, конечно, брал. Разве трудно положить в сумку или в мешок небольшой пакет?

А в итоге Митрич сумел взять на полюс еще несколько десятков килограммов самых разнообразных продуктов и припасов.

Мы видели и отлично понимали все хитрости Папанина, но закрывали на них глаза. Ведь целый год предстояло прожить на льдине нашим товарищам.

Мы лишь с нетерпением ждали прилета на полюс, ибо только там мы могли узнать, сколько же все-таки Папанин ухитрился взять с собой грузов.

Замечательно отпраздновали мы на острове Первое мая. С утра мы слушали радиопередачу из Москвы. Но как только закончился парад на Красной площади и диктор объявил о начале демонстрации, зимовщики Рудольфа и участники экспедиции покинули кают-компанию.

Небольшой колонной, по четыре в ряд, мы двинулись на свою демонстрацию. Ветер развевал красное знамя, ярко алевшее под лучами ослепительного полярного солнца.

Демонстрацию сопровождал вездеход. Бодрым шагом колонна прошла полтора километра, до бухты Теплиц. Сделали привал около зимовки экспедиции Абруццкого. От его дома остался лишь деревянный скелет, на котором ветер еще и сейчас треплет последние клочья холщевой обтяжки.

Рядом-зимовка Фиала. Его домик по самую крышу забит снегом и льдом. Вокруг в снегу валяются сгнившие соломенные тюфяки, обломки инструментов и аппаратов, ржавые бидоны, разбухшие банки с консервами, осколки фаянсовой посуды.

Здесь, наконец, в 1932 году зимовала советская группа научных работников. В их домике сейчас никто не живет, но он вовсе не производит впечатления заброшенного. Все осталось на своих местах. На плите стоит самовар. В передней висит наряженный карабин.

Кажется, что только вчера отсюда ушли люди и вот-вот вернутся, чтобы затопить печку, обогреться и отдохнуть после тяжелой работы.

Около этих зимовок рудольфовцы организовали свой торжественный первомайский митинг. Вездеход превратился в трибуну. На нее взошли Шмидт, Шевелев, Водопьянов, Молоков, Бабушкин, Папанин. В морозном воздухе зазвучали слова о коммунистической партии, о великом первомайском празднике, о родине, о счастье, радости и победах страны, которой принадлежит и этот маленький островок. Слова торжественно лились в величавой тишине задива, нарушаемой лишь легким потрескиванием киноаппарата. Облака тщательно обходили солнце, чтобы эта торжественная картина не потеряла своей красочности и нарядности.

Когда отзвучали краткие, взволнованные речи, мы подняли винтовки, карабины, ракетные пистолеты, и на безмолвных берегах самой северной советской земли трижды раздался первомайский салют. В небе, на фоне белых облаков, растеклись желтые и розовые пятна взорвавшихся ракет.

Мы торжественно запели "Интернационал"!

Люди в теплых шубах, в малицах, в валенках и рукавицах, обнажив головы, пели великий гимн победившего пролетариата.

Гулким взрывом аммонала, заложенного между торосами, закончился митинг. Зимовщики и участники экспедиции, разбившись на группы, гуляли вдоль берега, шутили, смеялись и радовались. День продолжал быть легким, веселым и радостным, каким должен быть день Первого мая.