Алексей Вдовин - Дамы без камелий - письма публичных женщин Н.А. Добролюбову и Н.Г. Чернышевскому

Наряду с указанными в XX в. возникли и иные модели осмысления проституции, вызванные к жизни как существенным расширением и усложнением самого спектра коммерческих услуг и форм сексуальной торговли и обмена, так и включением в дискуссию самих продавщиц и продавцов своих тел. Отсюда у исследователей возникла необходимость различать насильственное/вынужденное занятие проституцией (включая крайнюю и наиболее бесчеловечную форму склонения к проституции – торговлю людьми и сексуальное рабство) и добровольный, транзакционный, или «тактический секс», который может принимать самые разные формы – от интернет-услуг до сексуального туризма и эскорта. Последние, как полагают некоторые исследователи и активисты, должны рассматриваться в рамках изучения рынка труда (а этот его сегмент, включая теневой, огромен), защиты трудовых прав, экономического и правового регулирования и т. д. Навешивание устарелых и глубоко укорененных в российской культуре ярлыков «проституция» и «проститутка» на современные и многообразные формы сексуальной торговли вряд ли продуктивно и едва ли приближает нас к пониманию причин устойчивости этого феномена.

Одним словом, понятия, которыми мы пользуемся для обозначения сферы обмена сексуальными услугами, отнюдь не нейтральны: они идеологически нагружены, и за каждым понятием стоит определенная система ценностей, а то и особая политика. Именно поэтому, прежде чем перейти к рассмотрению уникальных документов, которые лежат в основе предлагаемой читателю книги, важно оговорить, какие понятия в ней будут использоваться и почему.

Поскольку книга эта вовсе не о современной проституции, а о том, как жили и продавали сексуальные услуги женщины в Петербурге и Париже конца 1850-х – начала 1860-х годов, вполне исторически правомерно применять именно понятие «проституция» в качестве базового для обозначения сферы сексуального торга, подлежавшего регулированию и в России, и во Франции [4] Как показывают источники (НКРЯ, google.books и медицинская литература), это понятие входит в широкое употребление в русском языке только начиная с 1860-х годов и распространяется из научной медицинской литературы в публицистику. . Однако когда речь пойдет о конкретных женщинах – героинях повествования, понятие «проститутка» не будет нами использоваться как чрезмерно нагруженное дополнительными негативными (морализирующими) коннотациями, указывающими на нравственные качества субъекта [5] Ф. Г. Бланшетт напоминает, что понятие «проституция», «сутенер» и подобные им являются эмическими (emic) категориями, т. е. используемыми самими участниками изучаемых процессов. Именно это обстоятельство делает их нагруженными этическими и другими ценностными коннотациями. См.: Blanchete T. G. Seeing Beyond Prostitution: Agency and the Organization of Sex Work // Selling Sex in the City… P. 751. . Вместо него я обращаюсь к «эмическому» (т. е. данному изнутри самого описываемого сообщества) и компромиссному словосочетанию «публичная женщина» и другим более или менее нейтральным синонимам, акцентирующим внимание на предоставлении сексуальных услуг, а не на моральных качествах женщин. Насколько это возможно, я стараюсь минимизировать осуждающий или оценивающий тон в повествовании и избегать распространенных в XIX в. мифов о публичных женщинах как якобы врожденно ущербных в нравственном плане, хотя подобные мифы и окажутся в зоне нашего внимания. При этом выбор такой стратегии отнюдь не означает, что я снимаю с героинь книги всякую ответственность за их поведение и возвращаюсь к дискурсу оправдания и искупления («падшие», «Магдалины XIX века», «погибшие, но милые созданья», «грешницы» – вот далеко не полный перечень выражений, бывших в ходу в XIX столетии как в России, так и в других странах Европы [6] И. А. Ролдугина обратила внимание, что в материалах допросов публичных женщин в петербургском Калинкинском доме в 1750-е годы они ни разу не именовались «грешницами» или «падшими» (Ролдугина И. А. «Бляцкие домы и непотребные женки и девки»: возникновение субкультуры проституции в Санкт-Петербурге в середине XVIII в. // Гендерные аспекты социогуманитарного знания-II. Материалы Второй Всероссийской научной конференции. Пермь, 2013. С. 228). Скорее всего, окрашенные христианскими коннотациями определения, объявляющие женщину, продающую тело, падшей и совершающей тяжкий грех, распространились в публичном дискурсе только в 1840– 1850-е годы. О культурной мифологии падших женщин и моде на их спасение в середине XIX в. см.: Вдовин А.В . Добролюбов: разночинец между духом и плотью. (Жизнь замечательных людей). М.: Молодая гвардия, 2017. С. 99–101. Характерно, что уже в 1860-е годы в России начали появляться тексты, ставившие под сомнение идеологию спасения и перевоспитания публичных женщин. Так, в романе «Петербургские трущобы» В. В. Крестовский высмеял учреждение нравственных приютов-лечебниц, устраиваемых актрисой Лицедеевой. Попавшая в приют Маша Поветина отказывается признать себя «падшей» и ежедневно выслушивать проповеди о своей греховности ( Крестовский В. В. Петербургские трущобы. Т. 2. Л.: Худлит, 1990. С. 525). ). Напротив, попытка придерживаться нейтрального словоупотребления расчищает путь к более взвешенному и непредвзятому анализу решений и поступков женщин, вовлеченных в сексуальный обмен, их саморепрезентации и эмоционального мира. Более того, ниже речь пойдет об их агентности (agency) – социологически понимаемой способности совершать выбор в предлагаемых обстоятельствах и действовать самостоятельно [7] См., например: Гидденс Э., Саттон Ф. Основные понятия в социологии / пер. с англ. Е. Рождественской, С. Гавриленко. Изд. 2-е. М.: Изд. дом ВШЭ, 2019. С. 43–48. . Публикуемые в книге письма предоставляют историку, социологу и культурологу богатый материал для описания и объяснения механизмов вовлечения в проституцию и ее потребления клиентами, которые, разумеется, являются не менее важным элементом системы торговли сексуальными услугами.