Елена Прудникова - Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации

Сырость и мгла.
Ночь развернула два черных крыла.
Дымовка спит средь простора степного.
Только Андрей Малиновский не спит:
Сжавши рукою обрез, сторожит
Брата родного.
Тьма. В переулке не видно ни зги.
Плачет капелью весеннею крыша.
Страшно. Знакомые близко шаги,
«Гриша!
Гриша!
Я ли тебя не любил?»
Мысль замерла от угара хмельного.
Грохнул обрез. Малиновский убил
Брата родного.
В Дымовке шум и огни фонарей,
Только темна Малиновского хата.
Люди стучатся: «Вставай… Андрей!..»
«Брата убили!..»
«Брата!»
Тихо снуют по деревне огни.
Людям мерещится запах железа.
Нюхом берут направленье они,
Ищут обреза.
Сгинул обрез без следа.
Но приговор уже сказан у трупа:
«Это его Попандопуло». – «Да!»
«Это– проклятый Тюлюпа!»
Сбилися люди вокруг.
Плачет Андрей, их проклятия слыша.
Стонет жена, убивается друг:
«Гриша!»
«Гриша!»
Солнце встает – раскаленный укор,
Гневно закрывши свой лик облаками,
В луже, прикрытый рогожей, селькор
Смотрит на небо слепыми зрачками.
Не оторваться ему от земли,
Жертве злодейства и братской измены.
Но уж гремит – и вблизи и вдали —
Голос могучей селькоровской смены:
«Злые убийцы себя не спасут,
Смело вперед, боевые селькоры!
Всех подлецов – на селькоровский суд!
Сыщем, разроем их темные норы!
Темная Дымовка сгинет, умрет.
Солнце осветит родные просторы,
Рыцари правды и света, вперед!
Мы – боевые селькоры!»

Как родная мать меня
Провожала,
Как тут вся моя родня
Набежала:
«Ах куда ж ты, паренек?
А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек,
Да во солдаты!
В Красной Армии штыки,
Чай, найдутся.
Без тебя большевики
Обойдутся.
Мать, страдая по тебе,
Поседела,
Эвон в поле и в избе
Сколько дела!
Как дела теперь пошли:
Любо-мило!
Сколько сразу нам земли
Привалило!
Утеснений прежних нет
И в помине.
Лучше б ты женился, свет,
На Арине.
С молодой бы жил женой,
Не ленился!»
Тут я матери родной
Поклонился.
Поклонился всей родне
У порога:
«Не скулите вы по мне
Ради Бога.
Будь такие все, как вы,
Ротозеи,
Что б осталось от Москвы,
От Расеи?
Все пошло б на старый лад,
На недолю.
Взяли б вновь от нас назад
Землю, волю.
Сел бы барин на земле
Злым Малютой.
Мы б завыли в кабале
Самой лютой.
А иду я не на пляс,
На пирушку,
Покидаючи на вас
Мать-старушку!
С Красной Армией пойду
Я походом,
Смертный бой я поведу
С барским сбродом.
Что с попом, что с кулаком —
Вся беседа:
В брюхо толстое штыком
Мироеда!
Не сдаешься? Помирай,
Шут с тобою!
Будет нам милее рай,
Взятый с бою.
Не кровавый, пьяный рай
Мироедский, —
Русь родная, вольный край,
Край советский!»

Это там, в заозерных трясинах,
Это там, в соловьиных лесах,
Это в наших, родимых и синих
От простора и снов, полосах.
Это там, в хороводе избушек,
Под соломенной крышей веков,
Где с песчаной дороги-горбуши
Разручьинилась Русь широко.
Это там
наползала
шершавая ночь.
По кустам,
по лозам
прошуршала —
и прочь.
И рассвет,
как удар
топора
вдоль виска,
Алый свет,
как пожар,
распластал
в облаках.
Там, на дороге, дождями омытый,
Руки раскинув, простерся убитый.
В горе застыла жена молодая.
Плачет ребенок, отца пробуждая.
Нет. Он не встанет. Он лег навсегда.
Грузно легла на деревню беда,
Тем, кто боролся за правду и свет,
Древняя дурь отдала свой ответ,
В землю уходит из тела тепло.
Вот каким севом земле повезло!
Эх ты, деревня, кого ты убила?
Юный селькор – твоя лучшая сила!
Будет бессмертною память
Павших в безлюдье глухом,
Выше газетное знамя!
Правда сверкает на нем!

К нам весной комсомолец Карцев
Первый трактор пригнал в село.
Все село – от юнцов до старцев —
Разговоры о нем вело.
– Ну, конек! Не конек, а диво! —
Трактор щупали мужики.
По всему у них выходило,
Что пахать на таком – с руки.
Только кто-то заметил бойко:
– Конь, конечно… Да конь не тот.
Вот рванет с бубенцами тройка —
Ажно сердце в груди замрет!..
– Рысаки и у нас бывали:
В удилах – таракан с блохой.
Да найдешь хомуты едва ли
Для скотины такой лихой…
В поле двинулись друг за другом,
Наблюдая до темноты,
Как машина в четыре плуга
Отворачивает пласты.
Теплым паром пахнув сначала,
Пласт ложился и остывал.
– Эх, и сила!.. – толпа кричала,
Не скрывая своих похвал.
Долго-долго стояли в поле
В этот день мужики села,
И машина для них была
Первым вестником новой доли.