Степан Злобин - Салават Юлаев

- Откуда новый закон? - спросил писарь. - Где ты слыхал про новый закон?

Бухаир, как бык, исподлобья взглянул.

- Кто сказал? - повторил он вопрос. - Откуда закон?

- Я птичий язык понимаю, мне птицы сказали! - весело отшутился Салават.

- Что же тебе птицы сказали? - спросил Бухаир настороженно и как-то назойливо-резко, не в лад с другими.

Старшина угодливо и торопливо засмеялся, за ним еще несколько человек, но Салават, видя робкое унижение отца перед писарем, вдруг вспыхнул. Он позабыл всякую осторожность.

- Птицы все знают! - громко воскликнул он. - Они говорят, что жив русский царь, что он ходит в народе и скоро поднимет всех - и башкир, и татар, и русских...

- Сорока! - прервал Юлай сына. - Что сказки болтаешь!.. Какой там закон! Что за птицы? Какой там царь?! Замолчи!

- Сам замолчи, старик! - крикнул один из молодых башкир.

- Говори, Салават! - подхватил другой. - Старшина да писарь всем рот затыкают!

- Говори! Не слушай их, сказывай! - раздались голоса.

- Где кричите? У старшины во дворе кричите! - гаркнул Юлай, поняв, что теряет влияние.

Салават среди общего гвалта вскочил на арбу, вытащил из-за пазухи курай и заиграл. Чего не смог сделать окрик Юлая, то сделала музыка - все разом стихло. И Салават, тут же слагая, запел новую песню:

Я спросил у соловья:

- О чем песенка твоя?

Мне ответил соловей:

- Зиляйли, эй-гей лелей

Звери рыщут по лесам,

Птицы прыщут к небесам,

Рыба плавает в воде,

Облачко летит к звезде.

Только ты из всех один

Сам себе не господин,

Не по воле ты живешь

Все царице отдаешь...

- Кишкерма! - громко взревел Юлай. - Песни поешь? Пой по чужим кочевкам... Я - старшина!..

- Айда, Салават, на нашу кочевку, - громко позвал Хамит.

- Айда ко мне! - подхватил Кинзя.

- Ко мне! - выкрикнул лучник.

- Ко мне! Ко мне! - стали звать многие, вскакивая в седла.

- Пой, Салават!

- Идем, Салават!.. - кричали кругом.

Салават, окруженный народом, вскочил на коня и поехал от коша отца. Он пел задорно, дразня оставшегося у коша Юлая.

Старшина, трусливый крот,

Не зажмет народу рот;

Не хотим мы жить кротами

Крылья вырастил народ,

пел Салават, и толпа шла со смехом за ним. Шли все, кроме двоих старшины и писаря Бухаира, который, вскочив на коня, ускакал в обратную сторону, к своему кошу.

- Сала-ва-а-ат! - вдруг раздался пронзительный вскрик.

Среди нескольких женщин, уронив на землю чиляк с водой, стояла Амина... Растерянная, она не знала, что делать, как верить глазам...

Она шла с речки, неся воду домой, и вдруг по степи, просто так, как будто не уходил никуда, как будто тут жил и вчера и сегодня, с толпою знакомцев едет ее муж... ее Салават... Салават, о котором твердили со всех сторон, что он, наверно, погиб, никогда не вернется...

Испуганная собственным вскриком, растерявшись от неожиданности, смущенная видом множества мужчин, Амина закрыла краем платка лицо, подхватила чиляк и пустилась бежать в женский кош на кочевку Юлая.

- Аминка! Амина! Аминка! - звал Салават, повернув за ней.

Толпа проводила его сочувственным смехом.

- Завтра нам допоешь!

- Завтра расскажешь про новый закон! - кричали ему вдогонку.

- Завтра допою! - выкрикнул Салават. - Никаких коней! Все идем в горы. Пусть там найдут нас и заберут коней.

Салават настиг у самого коша Амину.

Разозленный Юлай ушел к себе в кош, а вся гурьба всадников, смеясь, ускакала, и в коше матери они были вдвоем... Амина уткнулась лицом Салавату в грудь и плакала, не умея сдержать своей радости.

Салават, смеясь, прижимал ее к сердцу. Она стала как бы еще меньше ростом. За годы разлуки он вырос и возмужал, а она осталась такой же девочкой, как была...

- Карлыгащ'м, акщарлак'м, каракош'м!* - твердил ей ласковые слова Салават.

______________

* Ласточка моя, белогрудка, чернобровка моя!

Во время долгой одинокой дороги он представлял себе ее более взрослой, с ребенком на руках. Он всю дорогу думал о них двоих - о ней и о сыне. Срезав бересты с молоденького ствола, на одном из привалов он сделал даже игрушечную берестяную корзиночку и теперь гордо извлек ее из-за пазухи.

Когда Салават должен был бежать из дома, сына, конечно, еще не было. Но они заранее сговорились уже о том, чтобы назвать его Рамазаном, и потому Салават, протянув берестянку Амине, сказал:

- Вот Рамазану...

Он видел, как кровь сбежала с ее лица, как от горя и страха стали вдруг шире зрачки, как голова ушла в плечи, когда, исподлобья взглянув на него, она прошептала одними губами: