Степан Злобин - Салават Юлаев

Чтобы произвести впечатление на мятежников и потрясти их спокойствием и великолепием империи, комната, где принимали желающих изъявить покорность, была по убранству отлична от воеводских канцелярий того времени: столы были покрыты зеленым сукном с галунной обшивкой и кистями, по полу настланы ковры. Офицеры сидели в мундирах, украшенных аксельбантами и орденами. При входе стояли навытяжку часовые у каждой двери. Рядом с канцелярией помещались две небольшие комнатки, в одной из которых сидел поп с евангелием и крестом, в другой - мулла с Кораном для приведения бывших бунтовщиков к присяге. В обмен на присягу они получали "ярлыки" на мирное проживание дома.

Молодой, рослый, чернобородый башкирин вошел в канцелярию. Привычно склонившись, он скинул у входа уличную обувь и в комнатных мягких сапожках, сильно хромая, прошел по ковру к столу. Вынув из шапки бумагу, он поклонился и протянул ее офицеру.

- Чего? - спросил офицер.

- Я сама сговорил двеста человек бунта кончать. Котор человек кончал, тут писал. Теперь наша юрт бунтовщик нету. Двеста ярлык давай, - ответил башкирин.

- А ты сам кто же будешь?

- Юртовой писарь, ваш благородья.

Офицер придвинул к себе толстую книгу.

- Какого юрта? - спросил он.

- Шайтан-Кудей, - опустив глаза, ответил башкирин.

- Эге-э... - протянул офицер, быстро найдя нужные записи. - Постой, постой... - бормотал он, перелистнув страницу и водя пальцем по строчкам. Постой, постой... да в вашем юрте самый главный вор Салават... - сказал офицер. - А кто у вас старшина?

- Отца Салаватка, Юлай. Тоже вор. Весь юрт наш просит: новый давай старшина... - обратился с поклоном писарь.

- Кинзя тут еще... Еще хан какой-то... - бормотал офицер, просматривая страницу. - Вот так гнездо! - заключил он.

- Самый гнездо! - подтвердил писарь, - Айда, посылай наша юрт свой солдат. Тихо жить хочим.

- Voulez vous voir le pretendant au trone de Bachquirie? - обратился по-французски старший офицер к молодому.

- Eh bien? - подняв голову от своей ландкарты, откликнулся тот.

- Voila*, - кивнул старший на Бухаира.

______________

* - Хотите видеть претендента на трон Башкирии?

- Ну?

- Вот он.

Перед ним лежала страница, где были записаны имена и приметы бунтовщиков.

"Ростом велик, волосом черен, бородой - тоже. Глаза черны и злокозненны, брови срослись, силен, станом тонок, на левую ногу хром..." читал про себя офицер.

- Садись, - обратился офицер к писарю и указал на стул.

- Рахмат. Как сидеть с такой господин-благородьям? Наша так латна... Писарь склонился в слащавом поклоне.

- Садись, хан! - неожиданно резко сказал офицер.

Обалдевший, испуганный и убитый Бухаир опустился на стул.

- Старшиной хочет быть? - в упор спросил офицер.

Бухаир поглядел на офицера. Он пришел сюда, чтобы перехитрить начальство, не ожидая, что здесь могут его узнать. Если бы скромно, покорно он не сложил оружия и оставил хотя бы один только нож, - он сумел бы пробиться... Но нет. Теперь он был узнан. Бежать?.. Куда? У ближайших дверей схватят...

Офицер издевался:

- Хочешь быть старшиной? - вторично спросил он.

Преодолевая гордость и закипавшее возмущение, Бухаир решил разыграть простака.

- Молодой наша... Как старшиной! - притворно сказал он.

- Дурака не валяй, ваша светлость хан! - остановил его офицер. - Хочешь быть старшиной - улови Салавата. Он нынче в ваших краях. С ним ребенок от русской бабы, его сын.

Бухаир глядел с недоверием. Его узнали, знают, что он назывался ханом, - значит, знают и то, что он убивал русских и жег их селения, и все же его серьезно спрашивают, хочет ли он стать старшиной. А Салават?.. Значит, он страшнее для них?.. Уж, верно, ему не сказали бы быть старшиной!..

Медленно Бухаир опустил глаза.

- Команду с тобой отправлю. Найти и поймать, - заключил офицер.

- Поймать! - твердо пообещал Бухаир.

Когда он возвращался домой, стыд и зависть терзали его. Но это был последний его стыд. Едкие остатки тоски по исчезнувшему чувству стыда и чести - вот что это было... А зависть - тоска по зависти; он не мог больше завидовать Салавату, но чувствовал унижение свое перед ним, и унижение рождало в душе его злобу. Ему мешало само сознание, что Салават еще жив. Только смерть Салавата могла успокоить его озлобление.

"Поймать и отдать его русским, которым он продался!" - в злобе шептал себе Бухаир. Он нарочно шептал эти слова, чтобы уверить себя самого. Он шептал потому, что хотел, но не мог так думать. В чувствах и мыслях своих он ощущал всю высоту Салавата, как и свое падение. Но шепот не помогал ему, и в тоске он ременной плетью жестоко порол коня.