Андрей Воронов-Оренбургский - Железный поход. Том пятый. Дарго

Помню, как каблук моего сапога оскользнулся на залитой кровью смуглой волосатой руке. Нохча был еще жив и, мерцая красным, налитым болью и яростью оком, рычал мне в спину проклятья. Его навеки успокоил грохотавший следом санитарный фургон. Хрястко стукнув о кости, обитые железом колеса подпрыгнули… вдавив в землю прерванный крик.

…Нам следовало спешить к следующему завалу. Каждый сознавал: промедление могло дать новое торжество неприятелю, в несколько раз превосходящему нас числом и грозящему своими обнаженными шашками.

– Впереди завал! – доложила разведка, когда мы вышли к освещенной солнцем поляне.

Я приказал казакам укрыться за стволами чинар в ожидании полковника Бенкендорфа с его егерями. Несколько десятков выстрелов, произведенных невидимым противником, лишь взбодрили казачьи сердца. Это были первые пули, в столь непосредственной близости просвистевшие над нашими головами.

Слева от нас послышалась отдаленная канонада Чеченского отряда генерала Лидерса, когда на другой стороне поляны мы увидели горцев, исключительно конных, разъезжавших вне досягаемости наших пуль и криками и оскорблениями пытавшихся нам навязать перестрелку. Их летучие отряды шныряли туда-сюда, оглашая скалы свирепыми кличами; смело джигитуя у наших рубежей, они то и дело открывали по нам огонь. Но мои и Румянцева Александра храбрецы в безмолвии дожидались приказа. Нам нельзя было тратить свои драгоценные заряды на одиночных всадников.

– Ишь ты… за…за…разы… Т…т…ты только глянь, кунак, на этих чертогонов луженых. «Бубённые» все – при заслугах 38, мать-то их… Лучших живопыров, видать, бросил на нас Шмель. То-то, гордись, ваше скобродие, – хмыкнул мне в ухо подползший Моздок и, набычившись, словно перед ударом, брякнул с пафосной шутливостью: – Нет, маманя, казака «пужалками» не обкрутишь.

– А ведь нагло ведут себя, – заметил я.

– Наглость есшо не смелость, кунак, – с бравой ухмылкой возразил есаул. – Раз оруть без памяти, значить, бо…бо…боятся. Заводють оне себя… у них уж так повелось!

– Ну, брат, завалы штурмовать – тоже не папильотки 39крутить. Та же воля и храбрость нужны.

– Храбрость – да… – согласился Моздок, прислушиваясь, как чеченские пули тянули над нами игольчатый высвист. – Но орать зачем? П…п…пуп развяжется.

Я усмехнулся шутке Санька, а сам вспомнил откровение бывалого куринца в ответ на мой вопрос: страшно ли ему в атаки ходить?

«Как не боязно, ваш бродие?.. Страх у ладного солдату завсегда должон быть. Это дурак только радостно ловит ртом и пули, и мух. Страх – он как ангел-хранитель: где надо подсказку шепнет, где надо от гибели схоронит. Что ж до атаки, тут вот чо, ваш бродие… Покуда лежишь, как телок в закуте, – ляжки от холода сводит… будь-будь… Но как услышал приказу, поднялся из-за камней – всё! Зверем становишься: по хребтине мороз, волос дыбом, и в штыки на басурманскую гаду!»

…Ответный огонь открыли без команды. У кого-то из есауловых казаков не выдюжили нервы. Но едва хлестнул первый выстрел, Моздок встрепенулся, как ястреб, и, матерясь на чем свет стоит, гаркнул, привстав на колено:

– Кон-чай пальбу! Эт-то шо за конь б…бздиловатой породы в моем табуню?! Хомутов?.. Сёмкин! Я-ть тебе, урван нерадивый! Гляди, тетеря, полетишь у меня дальше, чем видишь!

Румянцев для убедительности погрозил костистым кулаком молодому гребенцу и, возвращаясь на место, сплюнул:

– Оженить бы тебя плеткой разок, Сёмкин… шоб знал, как службу казацку блюсти.

…Не успел наш брат казак перевести дух за деревьями, как от прискакавшего урядника-осетина был получен приказ барона: «Срочно подтянуть казаков к его батальону!»

Когда мы добежали до куринцев, Константин Константинович уже развернул роты вправо от основной дороги и прямиком повел нас вперед для занятия опушки леса, коим следовало овладеть. Неприятельская кавалерия, точно рой злобных ос, закружилась вокруг нас, поливая свинцом из винтовок, и таким образом «провожала» нас до завала, наводненного пешими толпами магометян.

У нас зарябило в глазах… Сотни ружейных стволов, ярко освещенных полуденными лучами знойного солнца, высовывались из-за канав и стволов поваленных деревьев, которыми в несколько рядов был перекрыт спуск в каменную балку. Косматые ряды папах пестрели и в боковых завалах, со знанием дела устроенных на дне ущелья. И решительно за каждым уступом, кустом, на каждом дереве скрывались и сидели в разлапистых ветвях-гнездах по нескольку стрелков.