Виктор Кобылин - Император Николай II и заговор генералов

«Напротив того, поведение на допросе, например Председателя Государственной Думы Родзянко, произвело тяжелое впечатление, так как Родзянко все время подделывался под тон Муравьева и выдвигал на вид свою революционность. Почти с хвастовством он рассказывал, как он не подал во дворце руки Протопопову и т. под. и все время старался смешить Муравьева своими юмористическими отзывали о деятелях Старого режима» (А. Романов).

Итак сами господа «февралисты», признанием отсутствия вины за Государем, Государыней и Царским правительством, выносили обвинительный приговор самим себе, своей клеветнической кампании против Государыни и правительства. Но это также обвинительный приговор и тем генералам, которые, поверив грязной клевете, пошли на измену своему Царю. И в первую очередь – против Алексеева.

Я сейчас расскажу о революционном правосудии. Не о большевистском, нет, а о правосудии «лучезарного февраля». «Больной, истощенный старик, страдающий хронической болезнью почек, Штюрмер попал в сырую, холодную камеру Трубецкого бастиона, где, в полном одиночестве, терпя постоянный, мучительный голод, в самых отвратительных условиях лишения элементарнейших требований комфорта, он был обречен неизбежно на мучительную, долгую агонию, при которой оставалось только мечтать о смерти, надеяться на нее и ждать ее, как желанную избавительницу. Обращение с заключенным было ужасное: ему приходилось переносить не только самые грубые издевательства и оскорбления, но и побои.

Об ужасном положении Штюрмера знал и тогдашний министр юстиции Керенский, и последующие за ним министры того же ведомства, и все вообще “начальствующие лица” из бывших подпольных проходимцев: родственники и друзья заключенных осаждали их всех просьбами умилостивиться и оказать содействие к облегчению страданий их жертв злобного торжества… на все просьбы они отвечали злорадными отговорками, а то и прямо насмешками.

Но все приедается быстро: развлечение, доставленное глумлением и издевательством над умиравшим, находившимся в полной их власти, стариком, на которого сыпались площадные ругательства, толчки, пинки и побои (его много били по щекам), все это удовольствие надоело – хотелось чего-либо более пикантного… И вот люди, одетые в мундиры бывших доблестных русских воинов, но волей, работой и стараниями друзей и единомышленников возглавителей революционной рвани, превращенные в “сознательных товарищей”, “спасающих революцию”, придумали новый способ развлечения: поочередно, “справа по одному”, они стали подходить к Штюрмеру и мочиться на его лицо. Когда он был уже в агонии и умирал, жена и другие захотели войти в комнату, их задержали караульные и объявили, что никого не пропустят. “Никого не пропустим! Пускай околевает при нас и только при нас. Много чести ему прощаться еще с родственниками!”» (Ф.В. Винберг «Берлинские письма»).

И есть еще весьма «полупочтенные» субъекты, которые лепечут что-то о «светлых, радостных днях февраля»!

А Царская Семья по воле Керенского была переведена в Тобольск. Еще в начале пребывания Царской Семьи в Царском Селе, Бьюкенен передал врем. п-ву сообщение своего правительства, что оно больше «не настаивает» на приезде Царской Семьи в Англию. Это был, конечно, отказ. Как мы увидим позже, правительство Вильгельма II тоже не спасло Царской Семьи, хотя имело к этому полную возможность. Таким образом и Англия и Германия ответственны так же, как и многие другие, за смерть Государя и Его Семьи.

В Тобольске положение Царственных Узников все время ухудшалось. Соколов пишет: «Когда Керенский отправлял Семью в Тобольск, он говорил Кобылинскому: “Не забывайте, что это бывший Император. Его Семья ни в чем не должна нуждаться”.

Почему слово разошлось с делом?

В показании Кобылинского значится: «Все эти истории были мне тяжелы. Это была не жизнь, а сущий ад. Нервы были натянуты до последней крайности. Тяжело ведь было искать и выпрашивать деньги для содержания Царской Семьи. И вот, когда солдаты вынесли постановление о снятии нами, офицерами, погонов, я не выдержал. Я понял, что больше нет у меня власти, и почувствовал полное свое бессилие. Я пошел в дом и попросил Теглеву доложить Государю, что мне нужно Его видеть. Государь принял меня в ее комнате. Я сказал Ему: “Ваше Величество, власть выскальзывает из моих рук. С нас сняли погоны. Я не могу больше Вам быть полезным. Если Вы мне разрешите, я хочу уйти. Нервы у меня совершенно растрепались. Я больше не могу”. Государь обнял меня одной рукой. На глазах у Него навернулись слезы. Он сказал мне: “Евгений Степанович, от Себя, Жены и Детей я Вас прошу остаться. Вы видите, что мы все терпим (подчеркнуто мною. – В. К.). Надо и Вам потерпеть”. Потом Он обнял меня и мы поцеловались. Я остался и решил терпеть» (Н. Соколов).