Коллектив авторов Лебедев С. В., - Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском

Какое же положение должна принять Россия, занимающая столь важное место в системе европейских государств и имеющая на руках своих Польшу, о благоустройстве которой так попечительно хлопочет теперь Европа? Посоветуют ли ей из живого существа превратиться в призрак? Посоветуют ли ей прервать течение своей собственной государственной жизни и приняться за сочинение конституционного наряда по образцам, представляемым теперь Европой? Должна ли Россия в видах благоустройства брать чужие формы и прилаживать их к себе, забывая и свою историю, и действительные условия своего настоящего быта, и вместо естественного развития элементов, действительно в ней существующих, начать изнурительную игру в теоретические комбинации и тем подвергнуть крайней опасности свое существование? Должна ли она погнаться за словами и формулами и оставить в небрежении существенное дело?

Польша, соединяясь с Россией в общем государственном устройстве, не имеет надобности желать, чтоб это устройство было лживою формулой. Основная черта того государственного типа, который выработан Россией и от которого Россия не может отречься, есть доверие между верховною властью и народом. Россия не может допустить ничего похожего на договор, или контракт, между монархом и его подданными. Всякий волен сочинять про себя какой угодно проект политического устройства, но всякий, не лишенный здравого смысла, должен понять, что, во-первых, монархическое начало не только есть коренное начало для России, но есть сама Россия, и, во-вторых, никакое разделение невозможно в России между верховным представителем этого начала и народом. Вот основания, которые должны быть неизбежно приняты и вне которых невозможна никакая политическая комбинация в России.

Слово «конституция», очень невинное по своей этимологии и по своему первоначальному смыслу, стало в наше время одним из самых дурных политических терминов благодаря тем фальшивым и безобразным сочетаниям представлений, которые оно возбуждает в умах. Оно потеряло всякое серьезное значение, опозорилось, опошлилось и запачкалось; им украшает себя глупость, им прикрывает свои виды сумасбродство; оно по большей мере служит геральдическим символом педантического доктринерства. Никто, слыша или произнося это слово, не может освободиться от всякого рода смутных ассоциаций, непременно им вызываемых; редкого обращает оно к чему-нибудь положительному, практическому, годному для жизни; всякого, напротив, увлекает оно невольно в миp идей, не имеющих ничего общего с окружающею действительностию, с ее истинными потребностями, с ее практикой, с ее опытом; у иного развертываются в голове чужеземные воспоминания, вычитанные из разных историй, сцены бесплодных агитаций, интриг и честолюбия, недостойной ораторской игры народным благосостоянием и существенными интересами общества, сцены ужаса или смеха; иной замыкается в отвлеченную, бессильную, педантскую формулу, в которой напрасно кружится ум, не находя никакого выхода к жизни. Откидывая в сторону все смутные представления, всю ту внешнюю обстановку, которая соединяется со значением этого слова, мы получим в остатке понятие, на котором более или менее сходятся разные люди как на самом существенном смысле его. Это понятие есть договор, или контракт, между верховною властью страны и народом. В таком договоре, или контракте, и поклонники, и порицатели так называемого конституционного устройства готовы видеть главное значение конституционного порядка, хотя до сих пор не находится нотариуса, который мог бы скрепить этот акт, и не оказывается судилища, которое могло бы гарантировать его силу. Мы видели и видим жалкую участь, постигающую эти сделки, - как рвались и рвутся эти хартии, как бессильны эти торжественные обязательства и как мало зависит от них ход событий и сила вещей. Но, скажут, есть, однако, страна, где конституционное устройство - истина, а не пустое слово. Оставляя в стороне достоинства или недостатки английских учреждений, особенный тип их, нельзя не согласиться, что государственная организация Англии отличается прочностью и твердостью. Есть же, стало быть, возможность основать твердый порядок вещей на договорном начале, и, стало быть, Magna Charta 85 85 Великая Хартия (лат.). , которую в давние времена вытребовали английские бароны и от которой ведет свое начало английская конституция, - эта хартия оказалась же, стало быть, не простым клочком бумаги, а действительною силой, гранитным основанием общественной свободы и прочного государственного порядка. Увы, какое заблуждение! Эта пресловутая Великая Хартия английских баронов была такой же тленный материал, как и всякая хартия; она так же, как и всякая бумага, рвалась в клочки и разносилась всеми ветрами. В этой Великой Хартии выговорено было право вооруженного сопротивления короне, как будто для вооруженного сопротивления очень нужна юридическая санкция. Будучи порождением темных веков кулачного права, в сущности, это узаконенное право восстания было то же самое, что и право польских дворян составлять конфедерации, которое погубило Польшу и которого пагубное значение так хорошо объяснено в помещенной выше статье из «Quarterly Review» 86 86 «Ежеквартальное обозрение» (англ.). ; только английские бароны были умнее польских панов: они старались не отделять себя от остального народа. Но главное дело в том, что между этою хартией и нынешним положением Англии лежит вся история этой страны. Эту хартию отделяют от нынешней Англии с лишком шесть веков, и в течение такого долгого времени страна эта подвергалась всевозможным бедствиям, посреди которых Magna Charta оказывалась такою же бумагой, как и всякая бумага. Между это. хартией и нынешнею свободою Англии прошли целые века всевозможных насилий и бедствий. Между этою хартией и нынешнею английскою свободой прошли в этой стране целые династии деспотов, были свои Иваны Грозные и своего рода Петры Великие, пред которыми все безмолвно трепетало и склонялось или все падало под рукою палача. Стало быть, и для этого старого контракта не нашлось ни нотариуса, ни компетентного судилища. Стало быть, напрасно думают, будто твердость и сила нынешнего порядка Англии основываются на каком-нибудь контракте или договоре. Теория общественного контакта и договорного начала в организации государств есть одна из фикций, которыми так обильно было прошлое столетие. На Англию тогда ссылались как на живое доказательство организующей силы этого начала; но Англия стала крепка и тверда не в силу этого начала, а почти, можно сказать, вопреки ему; она стала тверда и сильна не прежде как после многих и долгих веков самой трудной и тяжкой истории, не прежде как заросло и позабылось в ней всякое договорное начало. Англия сильна не силою невозможного контракта, а напротив, тем, что она не знает писаной конституции. Никакая сторона не ссылается там ни на древнюю «великую хартию», ни даже на «декларацию прав» более поздней, смутной эпохи. Англия сильна силою установившегося обычая. Как ее суды судят не по кодексу, а в силу установившейся практики, в силу бывших случаев, так точно ее политические власти управляются и действуют в силу установившейся практики, которая растет от времени, приумножаясь каждым новым случаем и слагаясь из всех бывших случаев, опираясь на них и ища в них, а не в какой-нибудь бумажной конституции, разрешения для возникающих затруднений. Вот в этом-то и состоит огромная разница между английским государственным устройством и теми конституциями, которые плодятся и исчезают в остальной Европе, производя только смуты и колебания и не ограждая, а напротив, стесняя и затрудняя и общественную свободу, и народную жизнь, искажая и извращая самые коренные условия порядка и свободы.