Винсент Питтс - Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке

Ормессон осторожно обошел сенсационные обвинения Фуке в адрес сильных мира сего. Подразумевались Кольбер и, соответственно, король. Проигнорировал он и обвинения подсудимого в адрес коллег по скамье. Он возложил вину за манипуляции с доказательствами на второстепенных участников вроде Берье. Тем самым Ормессон давал коллегам возможность отклонить обвинения, основанные на таких доказательствах, не затрагивая хозяев Берье. В то же время Ормессон принимал ключевой довод защиты Фуке, представлявший Мазарини средоточием финансовых злоупотреблений на всем протяжении службы Фуке в должности суперинтенданта. Упор на сложные времена, в которые совершались нарушения, и на «искреннее непонимание» Мазарини нормальных мер безопасности и практик позволял коллегам согласиться с его заключениями. При этом лично Мазарини не инкриминировались никакие нарушения.

Ормессон даже нашел прецедент наказания, которое рекомендовал для Фуке. Он сослался в своей речи на дело Гийома Пуайе, канцлера Франции, попавшего в опалу при Франциске I в 1545 году [858]. Пуайе предстал перед специальным трибуналом, был лишен должностей и приговорен к значительному штрафу. Относительная снисходительность приговора тогда потрясла монарха. Председательствующий магистрат объяснил своему разгневанному королю, что суд опирается в своем решении не на сенсационность обвинения, а «на предоставленную доказательную базу». Однако ее убедительность была скомпрометирована тем, что обвинение не смогло соблюсти положенные процедуры ( formes ) [859]при ее предъявлении. Фуке в своих ходатайствах ссылался на это дело, и теперь Ормессон поддерживал его линию [860].

Сразу же после выступления Ормессон поехал к Ламуаньону, и тот поздравил своего протеже. Одновременно сведения о докладе получил Тюренн [861]. В следующие несколько дней трое из судей – коллег Ормессона (Пьер де Брийяк, ла Бом и Пьер Катина [862]) дали ему знать, что довольны его выводами. Эро тоже объявил, что его убедили [863]. Примут ли его выводы остальные судьи, оставалось неизвестным. Ормессон закончил выступление в субботу. Сент-Элен выступал в понедельник и во вторник, 15 и 16 декабря. Но если выводы Ормессона обрадовали поклонников Фуке, то выводы Сент-Элена – ровно наоборот [864].

По мнению Сент-Элена, Фуке был человек коварный и бесчестный. Он был опасен тем, что не только грабил страну, но и строил козни, чтобы ее погубить. И он даже не раскаивается. На протяжении всего процесса то «скромное» поведение, которое отличало его в первые дни после ареста, сменилось демонстративной «дерзостью». Эту «дерзость» Сент-Элен считал «непристойной», особенно учитывая то, с какой предупредительностью к нему отнеслись [865]. Сент-Элен почти не нашел слабых мест в предъявленных Фуке обвинениях в хищении и растрате. Исключением можно считать только пункт, связанный с marc d’or , по которому Фуке сумел себя хорошо защитить [866]. Если Фуке и не получал непосредственную выгоду от подобных дел, он обеспечивал ее своим друзьям. Несколько раз в этом контексте Сент-Элен упомянул имя мадам дю Плесси-Бельер, намекая, что она была главным доверенным лицом Фуке в финансовых вопросах, а возможно, и не только им [867]. Фуке незаконно присвоил себе функции плательщика и получателя, действуя из своего собственного кабинета. Это позволяло ему с легкостью выводить из казны миллионы, которые затем тратились на Сен-Манде, Во-ле-Виконт и Бель-Иль [868].

Сент-Элен безоговорочно принял версию обвинения в отношении дела о 6 миллионах ливров, утверждая, что и Жанен де Кастий, и Табуре – надежные свидетели, подтвердившие умышленное хищение. Подозрительные расписки, найденные в бумагах Фуке, доказывают, что именно это он и собирался осуществить когда-либо в будущем. Здесь Сент-Элен провел аналогию со слугой, застигнутым на месте преступления с хозяйским кошельком в руках, который объясняет, что он только взял его на хранение и собирался потом вернуть хозяину. Кто поверит такому объяснению? [869]

Больше всего страсти Сент-Элен вложил в вопрос о вопиющем «государственном преступлении», плане из Сен-Манде. В отличие от Ормессона он утверждал, что подобные преступления «настолько одиозны и разрушительны» для государства, что сама мысль о них преступна и подлежит наказанию. Как и Ормессон, он обратился за аналогиями к временам Франциска I и сослался на (апокрифический) случай [870], когда неизвестный дворянин был казнен за то, что во сне причинил королю вред. Подразумевалось, что Фуке целенаправленно планировал посягнуть на короля. Планирование же цареубийства было единственным, что французский закон рассматривал как «мысленное преступление» [871]. План был написан Фуке собственноручно. Что случилось бы, попади он после ареста Фуке в руки мадам дю Плесси-Бельер? В королевстве вспыхнула бы гражданская война. К счастью, «Господь, который хранит [ préserve ] Францию, не позволил этому чудовищному замыслу осуществиться» [872]. В заключение Сент-Элен не без лицемерия выразил надежду, что король не оставит Фуке своим милосердием. Но юридически Фуке виновен в хищениях, в неподобающем исполнении своих служебных обязанностей и в государственной измене. Из уважения к его рождению и должностям, которые он занимал, можно не приговаривать его к повешению. Его следует публично обезглавить в Бастилии, а активы конфисковать в пользу государства [873].