Винсент Питтс - Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке

На следующий день дознаватели продолжили расспросы в том же направлении. Фуке повторил, что план был вызван его недовольством тем, как обращался с ним Мазарини в конкретный момент. Его несколько раз спросили, показывал ли он его кому-то или обсуждал с кем-либо? Нет, настаивал Фуке. Дознаватели стали усиливать давление: даже тем, кто был упомянут в плане? Получила ли копию мадам дю Плесси-Бельер? Говорил ли он о нем Гурвилю? Фуке пылко отрицал, что обсуждал план с кем-то еще. Если верить Гурвилю, это было неправдой, как минимум в его случае [460]. Тем не менее, отрицая, Фуке выгораживал не только своих друзей, но и себя. Ведь для заговора были необходимы заговорщики. И поскольку он никогда никому не сообщал своего плана, то его можно было игнорировать как игру пустого воображения [461].

После этого столь эмоционального столкновения потянулась череда вопросов по конкретным транзакциям, упомянутым в бумагах, изъятых у Пелиссона, Брюана и других. Иногда дознаватели возвращались к вопросам, уже заданным раньше. Например, о транзакции, связанной с налогом marc d’or . Она, как утверждал Фуке, была целиком работой Сервьена [462]. Фуке использовал допросы, чтобы снова и снова повторять свои аргументы. Нарушения стандартных процедур при транзакциях и превышение допустимой по закону процентной ставки при кредитовании государства были вызваны нуждами военного времени, объяснял он. Корона отчаянно нуждалась в деньгах и была готова занимать практически на любых условиях. Все такого рода транзакции совершались с одобрения Мазарини и с ведома короля. Вникать в «детали каждого займа» или заниматься формальностями просто не было времени [463]. Что же до него самого, то Фуке отрицал, что обогащался за счет короля. На самом деле он беден. Его долги, во многом вызванные необходимостью поддерживать корону деньгами, достигли 12 миллионов ливров. Его активы составляют всего лишь от 2 до 3 миллионов. Теоретически он банкрот [464].

После более полугода заключения дознание давало Фуке хотя и ограниченную, но все-таки реальную возможность принять участие в собственном процессе. Зная, что, согласно процедуре, протокол его допроса зачитают в палате, он позаботился о том, чтобы включить в него критически важные заявления и требования. Он утверждал, что не подлежит юрисдикции Палаты правосудия. Ибо он – государственный министр, в силу своих обязанностей подотчетный только королю, и бывший член парламента, имеющий право предстать перед парламентским судом. Он требовал предоставить ему законного представителя, а также доступ к письменным принадлежностям, чтобы подготовиться к защите. Он также протестовал против суровых условий своего содержания и против притеснений жены и родных.

Его голос был не единственным голосом защиты. Мать Фуке, старая Мари де Мопё, которая после ареста сына забрала к себе его несовершеннолетних детей, обратилась к королю с длинным письмом, которое вскоре знал наизусть весь Париж. Оно частично состояло из молений о милосердии и напоминаний о многолетней службе сына на страже интересов короны. Отчасти (возможно, под диктовку кого-то из родственников-юристов) отстаивало право Фуке как государственного министра быть судимым за свою служебную деятельность непосредственно королем. И если это невозможно, то его право, как бывшего магистрата, – отвечать перед своими «естественными судьями» [465].

На юридические вопросы, поднятые в письме мадам де Мопё, никакой реакции не последовало. Однако ее просьбу разрешить жене Фуке вернуться в Париж и уладить свои дела король удовлетворил [466]. Через считанные дни после возвращения младшая мадам Фуке явилась в Лувр и сумела перехватить короля в тот момент, когда он заканчивал публичный обед. Она припала к его ногам и в долгих и страстных словах умоляла о милосердии. Смущенный и раздраженный, король попытался как можно скорее прекратить эту сцену. Он помог даме подняться, пробормотал что-то невразумительное и ушел, оставив ее в отчаянии. Тронутая ее мольбой Анна Австрийская заметила сыну, что «бедная женщина была в таком отчаянии, что едва могла говорить». Король в ответ сменил тему. Рассказчик, описавший это происшествие, студент-юрист с хорошими связями, добавляет, что, по слухам, дознаватели нашли доказательство, что Фуке назначил себе пансион из доходов от соляного налога, и теперь ему конец [467].

В таких слухах не было ничего удивительного. Практически с самого момента ареста Кольбер и его агенты позаботились об «утечках» компрометирующих «открытий». Эти обвинения часто распространялись литераторами – приятелями Кольбера, который понимал силу слова. Он использовал королевское покровительство, чтобы создать кружок роялистских писателей и поэтов, включая просветителей Шаплена [468], Котена [469]и Бенсерада [470]. Их целью было выдвигать идеи против Фуке [471]. Шаплен, к примеру, в письме к мадам де Севинье обрушивается на Фуке за то, что он «разрушал государство и делал короля ненавистным своему народу, налагая на его подданных непомерное и сокрушительное бремя». Фуке, утверждал он, использовал средства казны, чтобы смущать подданных и «обзаводиться вызывающими приобретениями». Их он затем укреплял, чтобы использовать против короля, – имелся в виду Бель-Иль [472]. Получили хождение фальшивая переписка Фуке с придворными дамами и список пансионов, которые он якобы самовольно выплачивал влиятельным придворным [473]. Сатирическая анонимная поэма под названием «Покаянная молитва Фуке» представляла собой воображаемую личную исповедь, вставленную между словами одноименной молитвы на католической мессе. Там были пассажи вроде «не имея иной цели, кроме разрушения Франции» и «я сколотил состояние, воруя у всех: купцов и горожан» [474].