Юрий Суходольский - Севастополь в огне. Корабль и крест

На скамье сидел Яков. Одна штанина у него была закатана, нога покоилась в медном тазу с теплой водой. На коленях перед Яковом стояла казачка лет тридцати с небольшим. Ее жгучая, яркая красота была разлита не только в синих глазах, точеных чертах лица, очертаниях шеи и плеч, но и в каждом движении ее руки, которая сейчас губкой промывала глубокую ссадину на ноге сына, в черной косе, опустившейся на пол и казавшейся еще темнее на фоне белой кожи. Это была Ольга, мать Якова и жена Били.

Низкая дверь хлопнула, и в горницу тяжело ступил хозяин дома. Ольга при его появлении бросила губку в таз и поднялась на ноги.

Биля молча смотрел на сына, словно ожидая от него ответа. Яков достал из поясной сумки пропитанный кровью платок и кинул его на скамью так, чтобы он развернулся На тряпке лежал большой палец с широким медным кольцом, вросшим в него.

Ольга бросила взгляд на платок и сразу отвернула голову.

– Мать, выйди, – спокойно сказал Биля.

Ольга молча забрала таз с кровавой водой и пошла к двери. На пороге она попробовала задержаться, но муж одним взглядом повторил свою просьбу. Ольга толкнула спиной дверь и вышла в сени.

Отец и сын остались в горнице вдвоем. Биля подошел к стене и снял с нее тяжелую плеть, рукоятка которой была окована серебром.

– Батя, за что? – спросил Яков.

– Али не знаешь? Кутерьму какую поднял на весь курень! Рано тебе пластуном-то зваться!

Яков опустил глаза, сбросил со скамейки платок с отрезанным пальцем и лег на нее. С его ноги закапала на глинобитный пол розовая вода.

– Не гордись, сын, не ходи днем, знай пластунскую погоду! – проговорил Биля, дважды сильно ударил Якова плетью и повесил ее на место. – Ладно, будет с тебя.

Ольга облегченно вздохнула и сдвинулась со своего наблюдательного пункта, расположенного за дверью. Она сделала это совершенно бесшумно, но Биля заметил её. Это была даже не улыбка – просто что-то изменилось на секунду в его серых глазах. Словно порыв ветра пробежал по глубокой воде озера и сразу стих.

Яков приподнялся, сел на скамью и едва заметно поморщился от боли.

– Запомни, лисий хвост – волчья пасть. Не видели, как пришел, не чуяли, как ушел. Дай ногу посмотрю, – сказал Биля и, как только что Ольга, опустился перед сыном на колени.

Увидев, что гроза миновала, мать вошла в хату и остановилась на своем обычном месте, рядом с печью.

Биля умелым движением пальцев прошел по ноге до колена. Яков снова поморщился.

– Здесь? – спросил отец.

Тот согласно кивнул.

– Сегодня мазь сделаю. Травки у меня собраны. В две недели здоров будешь, – сказал Биля. Ольга кивнула на отрезанный палец, лежащий на глинобитном полу: – Дрянь-то эту выкинули бы со двора!

– Выкинем. Дед его головы по четырнадцатому году из-за Кубани-то носил. А он только вот кутерьму подымает… – Биля обернулся к Якову и задумчиво заметил: – Кольцо взводное прибереги.

На небольшой деревянной подставке, воткнутой в недавно оттаявшую землю, белело куриное яйцо. Над станицей гудел благовест. На всем скаку шагах в десяти от подставки пронесся на кауром жеребце Вернигора с пистолетом в руке. Он выстрелил, и яйцо разлетелось, окрасило желтым и белым черную проталину.

Из церкви выходили толпой нарядные казаки и казачки, среди них и Биля с Ольгой.

По станичной площади тем временем летала на дорогих, многосотенных конях куренная молодёжь. Первым среди них был Яков.

Вдруг из толпы выступила зеленоглазая румяная девушка с русыми косами и кинула перед ним сильной рукой серебряный рубль.

Яков поднял серого коня на дыбы, гикнул, заложил круг в сторону от упавшей монеты и понесся к ней на глазах у всей станицы. На всем скаку он упал в седле на сторону, подхватил с земли серебро, подбросил его в воздух, тут же выхватил пистолет и выстрелил. Монета взвизгнула и как бабочка порхнула в сторону.

Одобрительный гул прокатился у церкви. Ольга счастливо глянула на мужа. Тот вдруг обнял ее и поцеловал.

К ним спешил Кравченко, разодетый в лучшее, что только нашлось у него в доме.

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе!

Кравченко солидно, неторопливо похристосовался с Билей, потом с Ольгой, кивнул в сторону Якова, который замер на своем скакуне в толпе станичной молодежи, и сказал:

– Молодец сынок у вас!

Яков уже снова несся по площади. На дальнем его краю он резко осадил коня, спрыгнул с него, уложил на землю, положил винтовку на седло и выстрелил. Он тут же поднял коня, вскочил на него и послал боком, иноходью, наискосок через площадь.