Всеволод Райский - Смута

Католики все с протестантами воюют,

Да православных притесняют,

Религиозная война у вас в стране бушует,

А люди мирные от этого страдают.

А псковичам что я про унию скажу,

И как я им про это доложу,

Когда католики их захватить пытались,

Они, рискуя жизнью, защищались,

И князю Всеволоду Новгородскому молились,

Который Псковским чудотворцем был,

Чьи мощи в Пскове несколько веков хранились,

И силу псковичам духовную дарил».

Упорно убедить Поссевино царя старался,

И на рассказы римских пап ссылался,

Но царь Евангелие прекрасно знал,

И сам на всё Апостольским ученьем отвечал.

Поссевино пытался подло навязать,

Царю Ивану унию умело принять

И до того монарха он донял,

Что царь еретика чуть было, не избил,

И выгнать его к чёрту приказал,

да посохом ему железным пригрозил.

Поссевино был жутко возмущён,

И до того ужасно обозлён,

Что грязью стал царя Ивана обливать,

И на него безбожно и коварно врать.

Тогда – то он и сочинил,

Что царь Иван царевича убил,

Когда ж царевича Димитрия убили,

В народе прямо говорили,

Что Годунов сие злодейство совершил,

А раньше был Иван царевич им отравлен,

Ну а затем царя Ивана погубил,

Вот так народ российский был ограблен.

Ведь царь Иван был для народа как отец,

Умело власть в своих руках держал

И как правитель величайший был мудрец,

И никому в Боярской думе спуску не давал.

Ведь царя – Батюшку народу потерять,

Что малому ребёнку сиротою стать.

Тогда враньё Поссевино Борису пригодилось,

И Годуновым всенародно подтвердилось,

Да к этому он сочинение своё добавил,

Что будто бы во время ссоры он там был,

И видел, как царь сына поразил,

А далее ещё прибавил,

Что за царевича он будто заступился,

И жизнью чуть своей не поплатился.

Вот так, сей подлый миф образовался.

Народ преступником Бориса называет,

Цареубийцею его считает.

А царь Иван любимым на Руси остался».

Князь призадумался над сказанным надолго,

И Лжедимитрию сказал нестрого:

«Ну, ты меня рассказом удивил

И так толково и подробно объяснил.

Что прежде чем Димитрия убили,

Его отца и брата отравили,

В итоге Русь с больным царём осталась,

А с его смертью Годунову власть досталась,

Ведь Царь Иван за Русь пережевал,

И сам ещё при жизни завещание составил,

Наследника на трон в нём записал,

Да в думе завещание оставил.

В котором твёрдо заявил,

Всем о желании своём,

Чтобы на троне Фёдор был,

В Москве единственным царём.

А чтобы Русью смог он управлять,

Иван Четвёртый думе наказал,

Четырёх регентов наследнику избрать,

И царь их в завещание своё вписал,

Но Годунова не было средь них.

Борис в тот список царский не попал,

Как обойти сумел он четверых,

И как царём он на Руси Московской стал?»

В ответ Отрепьев ухмыльнулся,

Небрежно с лавки, встал,

Зевнул, лениво потянулся,

И вот что князю рассказал:

«Три дня престольная Москва,

О смерти Грозного не знала,

И вот когда уже молва,

Народу тайну рассказала.

Врата кремлёвские закрыли

И москвичам всем сообщили,

Что умер государь Иван,

И что наказ царём был дан,

На трон лишь Фёдора венчать,

России Всей государём,

И должен весь народ признать,

Его единственным царём.

Народу также объявили,

Что все на думе утвердили,

Наказ Ивана исполнять

И в помощь Фёдору избрать,

Ивана Шуйского, героя града Пскова,

Мстиславского, он Земством управлял

И дядюшку царя родного,

Романова, он Фёдора как сына опекал.

А так же Бельского Богдана,

Любимца Грозного Ивана,

Он «Двор» опричный возглавляет

И править с его помощью желает.

Но Бельского все в думе не любили,

В итоге регенты решили,

Опричный «Двор» весь разогнать

И у Богдана власть отнять.

Сам Головин для этой цели,

Его на местничество вызвал,

И Бельский через две недели,

На тяжбу с казначеем вышел.

Но Бельского лишь поддержали,

Щелкаловы да Годуновы,

Они за «Двор» стеной стояли,

И были вместе с ним готовы,

Хоть душу дьяволу продать,

Но лишь бы власть не потерять.

Головина же защищали,

Опекуны и часть боярства,

Которым страстно помогало,

Пришедшее на спор дворянство.

Бояре долго пререкались,

И меж собой так разругались,

Что на Богдана наскочили,

И до смерти чуть не прибили.

Богдан с трудом от них отбился,