Всеволод Болдырев: Зарницы смуты

Это не моя история.

Это история мира. Мира, который никогда больше не будет прежним. Как и не будут прежними населявшие его существа.

Это не моя история, но расскажу ее я. Моркос, получивший прозвище Халитский.

Карта обжитых земель

— Да иди ты сам в задницу, боров жирный! — я с лязгом захлопнул двери трактира.

Сквозь тонкие доски было слышно, как меня грозятся сдать местным органам правопорядка. Трактирщик орал что-то о треснувшем косяке и упавшей вешалке. В эту забегаловку теперь лучше не заглядывать… впрочем, это не так уж важно.

— Вот ведь дрянь. — Делать было нечего, кроме как набросить на голову капюшон, сунуть руки в карманы и брести по безлюдной мостовой. — Этой ночью мне ничего не обломится.

А ночь была холодной, промозглой; начинал накрапывать дождик. Огрызок луны скрылся за тяжелыми тучами, звезды гасли одна за другой; параллельно с ними разгорались огни в домах и ночлежках.

Тихо выругав себя за непробиваемую тупость и несдержанность, я свернул на улицу Углежогов. Желудок голодно урчал, а пораненный бок ныл просто невыносимо. Сукровица намочила рубашку — плохой знак.

— Нужно срочно заглянуть в Монастырь, — привычка разговаривать с самим собой у меня развилась давным-давно, — не хватало еще с заражением слечь.

В последнюю заварушку влип по собственной глупости, а живым, хоть и порезанным, выпутался благодаря счастливой случайности…

Пять дней тому назад в один из местных трактиров заглянул заезжий купец. Щеголь, видимо, никогда не слыхал о том, что в лордстве Ромбад существует район святой Халиты, где проживает очень мрачный и недружелюбный народец. И, вместо того чтобы нанять парочку громил для охраны и спокойно отдыхать, купец сорил деньгами и нализался как последняя свинья. Мне стоило сразу уразуметь, что на столь аппетитный кусочек найдется не один десяток голодных охотников. Ну и естественно, едва купец оказался на улице, его тут же увлекли в ближайшую подворотню и с удовольствием прирезали. Я успел как раз вовремя: поножовщина только начиналась. Говорят, что даже шакалы и те кое-как добычу делят, а тут люди словно с цепи сорвались. Кровь текла ручьем! Ну, думаю, была не была. И полез ножичком махать… Вот ведь дурья башка! Одного лезвием достал, другого кулаком по роже… но и сам не уберегся. Подлетел ко мне юркий малый, все лицо оспой побито, и всадил в ребра нож.

Отвратительное ощущение, скажу вам. Валяешься на полу, кровью харкаешь, а по тебе десяток ног топчется, еще и пинают, гады. Один щербатый, курва такая, все пальцы на левой руке отдавил!

Закончилась кутерьма совсем скверно — подоспели громилы Дормеса. Парни серьезные, при топорах. Что им ворье с ножами ржавыми? Тьфу — и растереть. Дормесовы орлы покрошили всех в капусту, лишь мне повезло, потому как сразу мертвяком прикинулся…

Минув скверик Праведного Суда, я сбежал по каменному пандусу вниз, к сточным водам, грязи и крысам. Вдохнув полной грудью халитский воздух, поморщился и сплюнул на землю. Вот он, кричащий аромат бедности, от которого хочется прополоскать рот и прочистить ноздри табаком! Вода в каналах была жирной, зеленой, почти неподвижной; над ней роились мухи.

Возле убогонького пирса болталась на привязи лодчонка, крытая латаной парусиной.

«О, Жубар вернулся!» — мысленно поприветствовал я контрабандиста и продолжил свой путь.

Сапоги по самую щиколотку утопали в мокрой глине, отвечающей на каждый шаг мерзким всхлипом. В тесных просветах между халупами громоздился мусор, там шныряли коты, собаки и крысы. С радостью набрасывались друг на друга, разрывая в клочья и наполняя воздух визгом… в общем, вели себя совсем как люди.

В верхнем городе сейчас зажигали фонари. В Халите о такой роскоши можно забыть. Здесь — самое дно. Нет хуже места на всем севере. Мы живем у русла «Дерьмовой речки», как именуют канал местные, и потихоньку сами превращаемся в дерьмо. Роднимся, так сказать.