Геродот - История Древней Греции

Дальше и решительнее Штейна в том же направлении идет английский издатель и комментатор Геродота. Сэйс известен как хороший знаток многих восточных языков, долго путешествовавший по разным странам Востока, посещенным и описанным «отцом истории»; к тому же он знаком с новыми иностранными языками и с литературой занимающего его предмета; наконец, он – профессор сравнительного языковедения, и нам известен один из этюдов его в области древнеэллинского языка, именно гомеровского, правда, ничем особенно не выдающийся. Сэйс располагал для своего издания обильным научным материалом, собранным ориенталистами и в значительном количестве им самим проверенным на месте. Кроме общих трудов Масперо («Fragment d’un Commentaire sur le second livre d’Hérodote»), Ревелье («Premier extrait de la Chronique démotique de Paris: le Roi Amasis et les Mercenaires»), Брюля («Herodots Babylonische Nachrichten»), Овелака («d’Hérodote concernant certaines institutions perses»); для предметов зоологии и ботаники издатель пользовался статьями Бенеке «Die Säugethiere in Herodots Geschichte», «Die botanischen Bemerkungen» и «Die mineralogischen Bemerkungen»; комментарий Штейна также был важным пособием для Сэйса. В основу Сэйсова текста принята штейновская редакция с некоторыми, впрочем, разночтениями, впервые попадающими в текст из открытых в недавнее время ионийских надписей; эта последняя часть труда исполнена по монографиям Эрмана, Мерцдорфа и Пелея. Однако ни критика текста, ни грамматическое исследование языка не входят в задачи издания.

Сам Сэйс так определяет мотивы, приведшие его к изданию первых трех книг «отца истории». Во-первых, настала пора собрать для публики результаты изысканий, достигнутые по настоящее время в области изучения вещественных памятников древнего цивилизованного мира. Бо́льшая часть относящегося сюда нового материала разбросана в специальных периодических изданиях, иные из которых известны едва по имени за пределами самого тесного кружка подписчиков. Во-вторых, значительная часть содержащегося в этих книгах материала извлечена автором из источников первой руки; в подстрочных примечаниях читатель Сэйса находит как материал, так и объяснения его, принадлежащие частью самому автору, частью, гораздо большей, заимствованные из специальных монографий. В пяти приложениях, следующих за текстом, помещены сжатые историко-этнографические очерки Египта, Вавилонии и Ассирии, Финикии, Лидии и Персии. Общие воззрения автора на Геродота и его сочинение изложены главным образом во введении, с которым мы и считаем нужным поближе познакомить читателя.

Упрекнуть автора в том, что, возбуждая старый вопрос, он только стряхивает пыль с дела, сданного в архив, и напрасно тревожит память «отца истории», решительно невозможно. Сэйс приступил к своей задаче во всеоружии современных знаний о странах Востока, прошлые судьбы которых до сих пор восстановляются не без участия Геродота и которые, за исключением Вавилонии и Персии, посещены самим автором. «Вопрос о достоверности Геродота, – замечает Сэйс, – может быть, разрешаем теперь на основаниях более солидных, нежели внутренняя очевидность или свидетельства классических писателей. Для решения задачи, насколько верны известия его о событиях предшествовавших и совершившихся в чужих посещенных им странах, мы располагаем достаточными средствами. К сожалению, решение этого вопроса оказывается совершенно не в пользу нашего автора». Английский издатель идет еще дальше, подвергая сомнению самую добросовестность древнего историка, уличая его в намеренном умалении заслуг предшественников и в сознательном утаивании источников. Ввиду важности свидетельских показаний Геродота для древней истории, попытка Сэйса ни в коем случае не может быть названа праздной тратой времени и эрудиции. Автор занят вопросами: 1) каким образом и с какой целью Геродот писал свою историю, 2) насколько можно признать добросовестность Геродота и 3) в какой мере известия его можно принимать за достоверные исторические свидетельства.

Поставив себе целью закрепить в памяти потомства славные деяния прошлого, больше всего борьбу между эллинами и варварами, «отец истории» не стеснялся вводить в свое изложение длинные эпизоды о странах и народах, имевших отношение к возникновению и перипетиям эллино-персидской борьбы; автор находит только странным, что историк не отвел места в своем труде такому же очерку Финикии, какие имеются у него о Египте, Лидии, Скифии и других странах. Не без влияния на изложение событий оставалось философское или, точнее, теологическое воззрение автора, состоявшее, по выражению Сэйса, в сочетании веры древнего эллина в наследственность вины и наказания с художественным эллинским чувством «золотой середины»: каково бы ни было и откуда бы ни происходило нарушение меры, за ним неизбежно следовали зависть и немесида богов. Вот почему необычайное могущество и высокомерие Ксеркса навлекли на него роковое бедствие, равно как крушение Креза случилось в тот самый момент, когда он почитал себя наиболее защищенным от всякой случайности; вот почему историк вопреки хронологическим свидетельствам приводит к лидийскому двору афинского законодателя и поэта-моралиста Солона для того, чтобы тот высказал могущественному владыке правило морали об умеренности, каковое и оправдалось вскоре на деле. Наконец, по той же причине насильственной смерти Поликрата или выступлению в поход Ксеркса предшествуют знаменательные сновидения.