М. Мурдалов - Кавказский уроженецъ – поэтъ Константин Айбулат

И онъ угасъ! И онъ въ земле сырой!

Давноль его приветствовали плески?

Давноль въ его заре, въ ее восходномъ блеске

Провидели мы полдень золотой?

Ему внимали мы въ тиши, благоговея,

Благословение въ немъ свыше разумея-

И онъ угасъ, и онъ утихъ,

Какъ недосказанный великий, дивный стихъ!..

И нетъ его!.. Но если умирать

Такъ рано, на заре, помазаннику Бога —

Такъ тамъ, у горного порога,

Въ соседстве звездъ, где духъ забывши прахъ,

Свободно реетъ ввысь, и цепенеютъ взоры.

На этихъ девственныхъ снегахъ,

На этихъ облакахъ, обнявшихъ синигоры,

Где волен близъ небесъ, надъ будного зыбей??

Лишь царственный орелъ да вихорь безпокойный, —

Для жертвы избранной тамъ жертвенник достойный,

Для гения – достойный мавзолей!

___________________

Впрочем, я еще въ долгу предъ От. Зам. за благосклонный откликъ ихъ въ превосходной статье объ «антологической поэзии» о моем стихотворении – «Сон», помещенномъ въ Одесскомъ Альманахе на 1840 г., и какъ я полагалъ съ большою достоверностью, давно забытомъ въ сети, кому привелось его прочесть. Въ ожидании того времени, как я решусь собрать свои сочинения, большею частью въ антологическомъ роде, и издать ихъ, не угодно ли вамъ, милостивый Государь, поместить въ нынешнемъ номере вашего журнала прилагаемыхъ здесь стихотворения.

Милостивый Государь, имею честь быть, с истинным почтением покорнейшим случаю слугою?? Майкову.

Тимпан и звуки флейтъ и плески вакханалий

Молчанье дальнихъ горъ и рощей потрясали.

Движеньемъ утомленъ, я скрылся въ мраке деревъ,

А тамъ, раскинувшись на мягкий бархатъ мховъ,

У грата темного Вакханка молодая

Покоилась, по руке склоняй, полунагая.

По жаркому лицу, по мраморной груди,

Лучъ солнца, тень листовъ скользили, трепетали

Съ аканфом и плющомъ власы ее спадали

На кожу тигрову, какъ резвые струи.

Тамъ тиръ изломленный! Тамъ чаша золотая!

Какъ дышитъ виноградъ на перияхъ у нее!

Какъ алые уста, улыбкою играя,

Лепечутъ, полные томленья и огня!..

Какъ тихо все вокругъ! Лишь слышны изъ-за ….

Тимпанъ и звуки флейтъ и плески вакханалий.

Срезалъ себе тростникъ у прибережья шумного моря.

Немъ онъ забытый лежалъ въ моей хижине бедной.

Разъ увидалъ его старецъ прохожий, къ ночлегу

Въ хижину къ намъ завернувший, (онъ былъ непонятенъ,

Чуденъ на нашей глухой стороне.) Онъ обрезалъ

Стволъ и отверстий наделалъ, къ устамъ приложилъ ихъ

И оживленный тростникъ вдругъ исполнился звукомъ

Чуднымъ, какимъ оживлялся порою у моря,

Если внезапно зефиръ, зарябивъ его воды,

Прости коснется и звукомъ наполнитъ поморье.

И ты погибъ, великий нашъ собратъ,

Ты, благородный нашъ вожатый!

Иль мало на Руси утратъ

Навеялъ смерти дух крылатый?..

И ты погибъ, божественный певецъ!

Громовая твоя теперь замолкла лира,

Во прахъ разбитъ властительный венецъ,

Поругана священная порфира!

И ты погибъ! Предчувствия сбылись,

И палъ ударъ туда где жилы сердца били,

Где жизней тысячи слились!..

И взоровъ тысячи следили!…

Смотрите, нетъ его межъ нашими рядами;

Но также жизнь летитъ, бежитъ за валомъ валъ,

Все тотъ же мир, который онъ предъ нами,

Молниеносный, обтекалъ!

А нетъ того, чьи царственныя думы

Надъ миромъ высились съ громами и съ огнемъ,

Кто в рапы общества металъ свои перуны,

Кто, грозный, протекалъ по немъ,

Чей гордый умъ раскинулся подъ нами,

Алмазный стихъ и резалъ и блисталъ,

Надъ гробомъ Пушкина кто рокоталъ громами

И молнией чело погибшего венчалъ…

А тотъ еще, чей прахъ еще встревоженъ ныне был,

Подъятый съ торжествомъ отъ славъ своихъ далеки.

И, призванный народомъ, снова плылъ

Въ отчизну дальнюю по зыби видъ глубокихъ,

И, царственный мертвецъ, покоенъ, недвижимъ.

И океанъ прошелъ и перешелъ экваторъ,

И вздорная толпа упала передъ нимъ

«Да здравствуетъ» кричала «Императоръ!»,