Коллектив авторов Лебедев С. В., предисловие и - Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском

Командир Преображенского полка жестоко дал почувствовать мне свое неудовольствие на меня тем, что только в конце лета, даже, помнится, в начале осени послал наконец и мою роту в экспедиции. До тех пор она обречена была на службу в гарнизоне, хотя при этом я исполнял экстренные поручения, непривычные и неприятные. Назначали меня членом следственных и военно-судных комиссий, командировали на обыски, которые Муравьев то и дело приказывал производить по всему городу. Войска собирали втихомолку в казармах, и мы не знали, зачем и куда пойдем, покамест нас не приводили на место, обыкновенно в глухую ночь. И вдруг мы оцепляли целую улицу, иногда целый квартал, и начинались обшаривания, расспросы, аресты с аккомпанементом плача, воплей и отчаянной суеты растерявшихся обывателей.

Наконец моей роте пришлось побывать на экзекуции политических преступников. Первая смертная казнь, виденная мною в жизни, совершена была над двумя братьями Ревковскими, принадлежавшими к разряду кинжальщиков, то есть тайных убийц из-за угла. По виду же они напоминали забубенных уличных гуляк. Помню, что оба были небольшого роста, один брюнет, с небольшими бакенбардами, другой белокурый, вовсе безбородый; на одном была затасканная блуза, а на другом - дрянное поношенное пальто. На головах красовались ухарски надетые клеенчатые фуражки. Оба брата держали себя с напускною развязностью, раскланивались с улыбками на все стороны, особенно выразительно подмигивая и кивая встречным знакомым.

Торговую площадь, где совершались казни, помню так живо, как будто вижу ее перед собою. Из городских строений здесь выдавался вперед один костел; далее было поле, обрамленное полукружием довольно больших холмов, усыпанных народом, что представляло картину римского амфитеатра. Эшафот был расположен ближе к городу, весьма недалеко от костела, который казался снизу задрапированным крепом, потому что к стене прильнула целая вереница женщин, в глубоком трауре с плерезами. Они проталкивались к стене костела, не смотрели на казнь, молились и плакали. Церемониал экзекуции очень короткий и суровый. Войска отдают честь, аудитор читает приговор, и сейчас же после чтения начинают трещать барабаны, бьющие дробь. Это делается для того, чтобы заглушить крики и вопли, а главное -чтобы помешать осужденным говорить разнузданные речи народу, что многие из них делали. Ксендз, напутствовав Ревковских, удалился с эшафота, а палач связал им руки и набросил на них рубашки без рукавов, с глухим капюшоном, так что лица не было видно; затем накинули им на шею веревки и поставили каждого на высокую скамейку под виселицею. Наконец палач вытолкнул скамейки из-под ног, и висельники судорожно закрутились в воздухе.

Как-то раз утром, 29-го июля, по обыкновению я переправился из укрепления на городскую сторону и сейчас же заметил на улицах суету и необычайное движение. Казаки, жандармы скакали во всю прыть, полицейские растерянно бегали по всем направлениям, зорко оглядывая каждого встречного, а прохожие останавливались и горячо о чем-то рассуждали. Я подошел к одной группе, спросил, что случилось. Мне отрывисто отвечали:

- Маршалка зарезали!.. Домейку!..

- Как? Когда? Где?..

- Час тому назад, - у него на квартире!..

Я вернулся в укрепление, собрал роту и приказал никому не отлучаться из казарм, впредь до распоряжения. Скоро, однако же, я успокоился, узнав от офицеров, что в городе все в порядка, и ничего худого не предвидится. Распустив роту, я сам отправился на разведку и вот что узнал на первых порах: в день рождения императрицы (Марии Александровны), 27-го июля, Домейко представил начальнику края всеподданнейший адрес дворянства Виленской губернии с выражением верноподданнических чувств. А через два дня, 29-го утром, часов в девять, к Домейко явился какой-то проситель, настоятельно требовавший повидаться с ним по безотлагательному делу. Предводитель, только что вставший с постели, неохотно принял раннего посетителя. Тот подал ему, не говоря ни слова, свернутый лист бумаги, оказавшийся не прошением, а смертным приговором, подписанным Варшавским Жондом. Вслед за тем исполнитель его вынул нож и, как только маршалок принялся читать, бросился на него и начал наносить удар за удам. К счастью, Домейко не потерял присутствия духа и отбил удары противника правою рукою, которою загородился, как щитом 149 149 «Злодей, подавая левою рукою просьбу предводителю, правой выхватим из кармана кинжал и стал наносить им изменнически раны в живот, но острие кинжала, встречая на пути вату (стеганного халата), скользило и нанесло предводителю лишь слабые раны» (История Преображ. полка. Том III. Стр. 332). . На крик пострадавшего прибежал старик камердинер. Появление его в дверях испугало злодея, боявшегося за отступление. Он оставил в покое израненного Домейко и бросился на его слугу, нанес ему тяжкие раны, перепрыгнул через свою жертву, свалившуюся на пол, выскочил в переднюю, ранил и там встречного мальчика казачка, наконец выбежал на улицу и скрылся в одном из прилегающих жидовских кварталов. Найти его в переполохе не могли.