Коллектив авторов Лебедев С. В., предисловие и - Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском

Последствием искусной деятельности полковника Лосева было то, что по делу его в Минской губернии не было ни одной казни, а все нити и цели мятежа были совершенно уяснены; это доказывает как важно искусство следователя и как часто по его торопливости или нетерпению виновные подвергаются тяжким наказаниям без пользы для дела и для общества.

В числе лиц, с которыми имел дело полковник Лосев, оказался один молодой человек, наиболее посвященный во все тайны главных деятелей мятежа. Полковник Лосев понял это, обещал исходатайствовать ему помилование и воспользовался его открытиями. Молодой организатор этот обнаружил не только главных двигателей мятежа и все перемены, происходившие в их составе, но и самое местопребывание Калиновского, с которым он был в ближайших сношениях. Шифрованная телеграмма с уведомлением об этом получена была в Вильне в 9 час. вечера; в ней были описаны приметы Калиновского и сказано, что он проживает с фальшивым паспортом гродненского дворянина Витольда Витоженца в Свенто-Янских мурах. Это последнее обстоятельство было несколько темно, так как под этим названием подразумевались все здания, принадлежавшие некогда костелу Св. Яна, занимающие почти целый квартал и выходящие одной стороной ко дворцу. В обширных зданиях, принадлежавших некогда Иезуитской коллегии, а впоследствии университету, находятся: гимназия, музеум древностей, центральный архив, обсерватория, множество квартир для служащих и даже отдаются частные квартиры. Содержание телеграммы было сохранено в глубочайшей тайне. Полицмейстеру было поручено лично справиться в книгах (только что приведенных к новому году в порядок) о точном адресе Витоженца и, как всегда бывает при поспешности, имя его ускользнуло при рассмотрении книг, хотя и было в них внесено. Пришлось снова сделать огромный обыск и оцепить весь Св.-Янский квартал, для чего понадобились две роты солдат, разделенные на 10 партий при офицерах полиции и особых чиновниках. Имя лица, которое следовало арестовать, было им объявлено лишь ночью перед самым обыском.

Калиновский нанимал уже другой месяц комнату в квартире одного учителя гимназии, уехавшего куда-то в отпуск. Его застали на площадке лестницы со свечою в руке, и когда спросили фамилию, он самоуверенно отвечал: «Витоженц» и в ту же минуту был задержан. Рано утром, несмотря на тайну, которой все это сопровождалось, жиды разнесли уже повсюду весть о том, что ночью взяли главного начальника Жонда, хотя еще не было обнаружено, что арестованный действительно Калиновский. Вообще евреи, отлично знающие вдоль и поперек весь край и каждого отдельно, все знали о мятеже; но молча на все смотрели, по свойственному им равнодушию к той и другой стороне, и ожидали, чья возьмет. Еще во время покушения на жизнь Домейки все сильно на них негодовали, так как преступление совершилось в узкой улице, полной с раннего утра тысячами евреев, и нельзя было не предполагать, чтоб они не видели преступника выходящим из-под ворот после того, как в доме раздавались вопли раненых.

Доминиканская комиссия, перешедшая в конце 1863 г. под председательство полковника Шелгунова, о котором я упоминал, говоря об образовании комиссии, и который, подобно полковнику Лосеву, отличался терпением, устойчивостью в занятиях и проницательностью, деятельно работала в конце 1863 г. над раскрытием организации. С начала открытий, сообщенных из Минска Лосевым, и с арестацией Калиновского она получила особый интерес. Генерал-губернатор, интересовавшийся ходом дела в высшей степени, постоянно посылал туда чиновников своих. Первый день Калиновский лишь кусал себе губы, неохотно даже отвечал на вопросы; но к вечеру не выдержал и объявил свое настоящее имя. Несмотря на все усилия членов комиссии, им не удалось исторгнуть от Калиновского подробного показания о личностях, составляющих революционную организацию края. Он однако откровенно сознался, что был распорядителем Жонда во всем крае, и, как видно из показаний других лиц, он умел поддержать падающий революционный дух польского населения. Помещики его страшились, он свободно разъезжал между ними, воодушевлял нерешительных и запугивал слабых. Калиновский был лет 26, крепкого сложения и с лицом жестким и выразительным; короткие русые волосы были зачесаны назад; таким я видел его в тюрьме за несколько дней до казни. Ему дали перо и бумагу и позволили свободно излагать свои мысли. Он написал отличным русским языком довольно любопытное рассуждение об отношениях русской власти к польскому населению Западного края, в котором, между прочим, высказывал мысль о непрочности настоящих правительственных действий и полное презрение к русским чиновникам, прибывшим в край. Калиновский сознавал, что с его арестованием мятеж неминуемо угаснет; но что правительство не сумеет воспользоваться приобретенными выгодами.