Жорж Дюби - Время соборов

Такое изображение могло появиться лишь на исходе утонченной цивилизации 1400 года при необычайном соединении роскоши и здравого смысла, любопытства и изысканности, которого удалось достичь парижскому двору до того, как его разметали превратности войны. Перед тайной смерти все без исключения — и проповедники, и народ, который они заставляли дрожать, и стоические и суровые христиане, на которых работал Мазаччо, — проникались ужасом или же значительностью происходящего. Похоронная церемония не подготавливала возвращение к мирским радостям, она устраивала последний праздник вокруг тела, которому суждено было сгнить. Наступал миг прощания.

Этот праздник имел целью по меньшей мере увековечить память покойного и проводился для того, чтобы обессмертить черты его лица, и завершался возведением памятника, монумента. Иными словами, создавался портрет, который представлял собой способ продолжать жить.

Искусство изображать лица на надгробных памятниках XIII века расширило пределы жизни вплоть до границ потустороннего мира, до славы воскресения. Люди XIV века надеялись, что каким-то образом останутся на земле, если их лица будут запечатлены на надгробных памятниках. Если они возводили гробницы при жизни, то охотно позировали скульпторам. А когда скульпторам предстояло создать образ уже почившего человека, то они старались уловить сходство при помощи посмертных масок, снятых с лица во время похоронных торжеств. Художники Неаполя, получившие заказ изобразить живым Роберта I Мудрого, восседающего на троне, ограничились тем, что взяли его посмертную маску и раскрыли у нее глаза. Поступив подобным образом, они создали ввергавший в ужас портрет правителя в расцвете славы с блуждающим взглядом, внезапно возникший из тьмы ночи, из мрака суровой вечности первых римских скульптур. Необычайно выразительное искусство посмертных изображений сумело в кратчайшие сроки добиться пронзительной достоверности. Этому служат свидетельством суровые надгробные портреты умерших рыцарей, закованных в доспехи, епископов, всех этих хищников, которые вошли в потусторонний мир, не выпуская из рук своих привилегий. Художникам приходилось также создавать скульптурные портреты усопших. И тогда они призывали на помощь всю свою творческую фантазию. Ангелочки, несущие в руках гирлянды, окружают тело Иларии, молодой супруги тирана Лукки. Стараниями Якопо делла Кверча она безмятежно покоится среди совершенной красоты.

В XIV веке феодальной независимости пришел конец. Правители решительно обуздали ее. Мир стал более тесным, ведь прекращение крестовых походов вынудило рыцарей искать военные приключения в пределах Европы. За сто лет до описываемых нами событий молодой Эдуард III Английский, как и его предок Ричард Львиное Сердце, отправился на Восток в поисках славы: он вторгся во Францию и разграбил ее. Отныне жажда подвигов утолялась при помощи политических авантюр. И в самом деле, христианский мир распался на государства: не только на королевства, но и на незначительные княжества, а также на завистливые республики, образованные в Италии и Германии городскими коммунами. Престолы и муниципальные магистратуры потворствовали распрям, ненависти семей и соперничеству кланов. На протяжении всего века, познавшего пышный расцвет искусства ведения войны и возведения фортификационных укреплений, Запад оглашался звуками шагов вооруженных людей. И правители, и города жили под защитой крепостных стен.

Восхитительный замок в Меюн-сюр-Иевр, служивший герцогу Иоанну Беррийскому одной из многочисленных увеселительных резиденций, остроконечные шпили церквей, неожиданно открывавшиеся взору при въезде в германские города, дивный пейзаж, сотворенный Амброджо Лоренцетти, стройные башни дворцов коммун, патрициев или сеньоров с помощью поразительного контраста выражают умонастроение, которое в Европе XIV века определяло эволюцию военной архитектуры, где воплощалась воля аристократии к могуществу.

Два языка. Здесь находятся ирреальное пространство куртуазных мифов, вертикальное мистическое восхождение, направленная в одну сторону кривая, определяющая композицию изысканных поэтических мечтаний. Там — строгая мозаика, представляющая на обозрение компактную, основательную и глубокую вселенную. Но также и две культуры. Башня французского государя и колокольни коллегиальных церквей заканчивались игровыми символами. На своих макушках под роскошным праздничным одеянием они прятали оборонительный механизм. Они готовились к сказочным приключениям, во время которых рыцари Круглого стола терялись в воображаемых лесах. Или же они были увенчаны пышными украшениями, призванными доказать верующим щедрость Господа, присутствующего всюду и везде. Будучи символом рыцарской расточительности, они излучали вокруг себя блеск несметных сокровищ. Эти сокровища ревностно оберегались от завистливой ненависти соседей в башнях патрицианских семей Сан-Джиминьяно, в башне коммуны Губбио, за крепостными стенами, окружающими резиденции тиранов в городах Северной Италии. Они мощные, приземистые, недоверчивые. Некоторые переходы были открыты для радостей жизни, но в целом башни призывали семейный клан, городскую коммуну или вооруженное войско владельца сеньории к коллективному экономическому или военному наступлению и поддерживали у них неистребимый дух соперничества. Они стремились превзойти богатство соперников.