Саймон Рейнольдс - Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого

Если я искренне наслаждаюсь многими аспектами ретрокультуры, то почему меня до сих пор не покидает ощущение, что это неправильно и постыдно?

Если современная поп-культура находится в сильнейшей зависимости от собственного прошлого, то я принадлежу к меньшинству тех, кто пленён будущим. Это история моей культурной жизни. Я родился в 1963 году, который для многих является «годом, когда начался рок-н-ролл». Рок-музыка пятидесятых во многом зависела от правил шоу-бизнеса и была ещё слишком «сырой». 1963 год — это год The Beatles, Дилана, The Rolling Stones, год, когда рок сформировался как форма искусства, как революция, как богема, как осознанно инновационная форма. Как только я, будучи уже подростком в эпоху постпанка семидесятых, начал проявлять более-менее серьёзный интерес к поп-музыке, в мою кровь тут же попала смертельная доза модернизма. Вера в то, что искусство имеет судьбоносное предназначение, что это теологическое учение, принципы которого доносятся до нас через гениальных артистов и их творения, которые становятся монументами будущего. Отчасти,

благодаря The Beatles, психоделике и прогрессив-року, это ощущение было присуще и самой рок-музыке. Но постпанк вознёс до небес веру в постоянные перемены и бесконечные инновации. И хотя в начале восьмидесятых модернизм практически покинул область графического искусства и архитектуры, а постмодернизм начал просачиваться в популярную музыку, дух модернизма ещё был жив благодаря рейву и экспериментальным направлениям рок-музыки. Эти всплески новизны сыграли роль опоры, укрепив моё модернистское кредо: искусство всегда должно двигаться вперёд, пробивая дорогу к новым территориям, всегда должно вступать в жестокую битву со своими предшественниками, отбрасывая все достижения, подобно тому, как ракета сбрасывает пусковые модули после старта.

ЗАВТРА

Существует мнение, что линейная модель прогресса — это идеологический прокол, модель, которая работает в сфере науки и технологии, но совершенно неприменима к культуре. Кроме того, наша вера в прогресс постоянно подвергается испытанию на прочность из-за роста влияния конфессионального фундаментализма, глобального потепления, экологической катастрофы в Мексиканском заливе, осознания того, что расовые и национальные барьеры только растут, и множества других причин вплоть до финансового кризиса. В условиях мировой нестабильности устоявшиеся традиции и народная память становятся средством противостояния и борьбы с безрассудным и пагубным радикализмом капиталистического строя. В контексте поп-культуры это можно назвать скептицизмом перед доктриной шока (перед всем новым), предчувствием того, что будущее может оказаться куда страшней прошлого. Будучи непримиримым модернистом, который вырос в период акселерации одного инновационного направления (постпанк) и позже стал преданным поклонником и одновременно жестоким критиком другого (рейв), я хотел бы приложить все силы, чтобы развеять эти опасения и подтолкнуть «будущее» к решительным действиям. Приняв новые правила игры, мы навсегда будем обречены довольствоваться малым.

Опираясь именно на такое видение ситуации, теперь я попытаюсь дать максимально объективную оценку минувшего десятилетия. Я пришёл не похоронить нулевые, но оценить их.

Размышляя о первом десятилетии нашего наступившего «будущего» (начиная с 2000 года), мне на ум приходит слово «равнина». В девяностые благодаря интернету и информационно-технологическому буму, техно-музыке и новым наркотикам казалось, что мы встали на путь долгого стремительного восхождения. Но нулевые оказались равниной. Безусловно, было достаточно суеты и шума, стремительного круговорота имён и микротрендов. Но, оглянувшись назад, находясь на рубеже десятилетия, оказалось, что ничего существенного за этот период так и не произошло. Хуже того, нельзя сказать, что минувшие десять лет вообще были самодостаточны в музыкальном плане. В своей книге 2010 года «Вы не гаджет» Джарон Ланье озадачивает читателя провокационной головоломкой: «Дайте мне послушать музыку, которая отличала бы нулевые от конца девяностых». Трудно себе представить, что кто-нибудь из нас мог бы вразумительно ответить ему. Этот дефицит новизны чувствовался во всей музыкальной культуре, от малопопулярных до самых корыстных её проявлений.

ШОК ОТ ПРОШЛОГО

Если вы следили за изменениями в экспериментальной, авангардной танцевальной, независимой рок-музыке и любыми другими направлениями, которые являются информационным поводом для журналов и интернет-изданий вроде Wire, Pitchfork, FACT, Urh и им подобных, то вряд ли вы наталкивались на что-то, что с чистой совестью можно было бы назвать новаторством. Почти вся периферия музыкальной культуры — дрон, нойз, авангардный хип-хоп, экстрим-метал, импровизации и так далее — статична или развивается настолько медленно, что изменения едва ли кому-то заметны. Все музыканты и продюсеры, работающие с жанрами в диапазоне от глитча до лёгкого постнойза, довольствуются достижениями, которых добились их предшественники давным-давно. Иногда это всплывает на поверхность критического самосознания. В своей рецензии на сборник 2010 года «New Directions m Experimental Music» для журнала Wire Ник Ричардсон отметил: «Эти направления никак не получается назвать действительно новыми. Методология очевидна — дрон, нойз, звуковые коллажи, — и именно она была на вооружении авангардных музыкантов уже многие