Оскар Шервин - Шеридан

В сознании актеров имя Шеридана прочно ассоциируется с понятием отсутствия: отсутствия денег; отсутствия внимания; отсутствия деловой пунктуальности; отсутствия всех качеств, которыми должен обладать директор театра; наконец, физического отсутствия. По счастью, милая компания красавиц актрис, шелковые чулки и белые бюсты которых возбуждали любовные наклонности доктора Джонсона, не очень-то задумывается над недостатками характера патрона; мысли актрис заняты вещами поважней: перечислением собственных триумфов, разоблачением интриг, подсчетом чужих провалов. Поэтому даже ярая хулительница всех и вся миссис Эбингтон («сварливейшая среди сварливых», как аттестовал ее Гаррик) оставляет Шеридана в покое.

Сборы, этот барометр театрального успеха, вскоре начинают падать. «Вчера вечером, — пишет одна из газет, — знаменитая Сиддонс и знаменитый Кембл играли в театре Друри-Лейн перед пустым залом; глухой звук их голосов в пустом пространстве — что может быть печальнее этого?» Шеридан подолгу не платит актерам жалованья. День выплаты каждый раз переносится на завтра, потом снова на завтра, и так до бесконечности.

Как обычно, больше всех страдает миссис Сиддонс. Недаром первым официальным актом Кембла-режиссера было категорическое заявление, что его сестра не станет больше играть в «Короле Иоанне», если ей сегодня же не выплатят 50 фунтов стерлингов. Миссис Сиддонс пишет подруге: «Как видишь, я снова играю, но до чего же трудно получить свои собственные деньги! Шеридан, безусловно, феномен — самый удивительный из всех, созданных природой за многие столетия. Наш театр все еще жив, всем на удивление. Почти никому из актеров не платят денег, и все клянутся, что уйдут из театра. И все-таки мы продолжаем выходить на сцену. Шеридан поистине всесилен». Два года спустя ее тон становится еще более тревожным: «Театр не платит мне денег. Мои заветные две тысячи фунтов канули в эту бездонную пучину, чьих жертв не спасут никакие апелляции к праву и справедливости».

Шеридан столько задолжал миссис Сиддонс, что однажды ее терпению наступает конец и она со всей определенностью объявляет, что играть больше не будет, пока ей не заплатят. Шеридан отшучивается. Дальше все идет так, словно этого разговора и не было. В театральной программе, как и всегда, появляется фамилия миссис Сиддонс — исполнительницы роли леди Макбет. Утром того дня, на который объявлен спектакль, миссис Сиддонс пишет Шеридану письмо с подтверждением того, что уже говорила ему раньше: выступать она не будет. Несмотря на это, спектакль с ее участием не заменяют, а на ее письмо не обращают никакого внимания. Миссис Сиддонс садится обедать. Часов в шесть приходит посыльный, которому велено напомнить ей, что сегодня вечером она должна играть леди Макбет, и выразить от имени администрации недоумение по поводу того, что ее до сих пор нет в театре. Она просит посыльного передать на словах: она отказывается играть. Прибывает еще один посланец, но и его увещевания не колеблют решимости миссис Сиддонс. Вскоре после этого к ней является сам Шеридан. «Собирается публика; вот-вот поднимут занавес, — говорит он. — На сегодня объявлен «Макбет», заменить спектакль нельзя, и миссис Сиддонс должна играть». — «Пускай собирается публика, пускай поднимается занавес, пускай играют «Макбета», но миссис Сиддонс выступать в спектакле не будет».

Для отказа нет уважительной причины, уговаривает Шеридан. Зрители рассчитывают насладиться игрой миссис Сиддонс. Если их лишат этого удовольствия, они разнесут весь театр. Он, Шеридан, не принимает никаких отказов. Он представит перед публикой дело так, что вся вина ляжет на миссис Сиддонс; она рискует потерять всю свою популярность; ее отказ причинит боль ее старому другу. Короче говоря, он, прибегая попеременно то к увещеваниям, то к лести, добивается того, что миссис Сиддонс позволяет усадить ее в карету и покорно едет вместе с ним в театр.

В другой раз бунт поднимает сам Кембл. К актерской компании, собравшейся по окончании спектакля в «зеленой комнате», присоединяется Шеридан, случайно оказавшийся в театре, и усаживается вместе со всеми за уставленный бутылками и всякой снедью стол. Веселый, как всегда, Шеридан завязывает оживленную беседу. Великий же актер сидит с печатью мрачной думы на челе и явно переживает душевную бурю; при этом он время от времени издает какой-то нечленораздельный звук, напоминающий жужжание пчелы. Проходит немало времени; жужжание слышится все чаще. И вот наконец Кембл встает, величественный, как государь, и обращается к ошеломленному владельцу театра со следующими словами: «Я орел, чьи крылья были скованы морозом и снегами, но теперь я расправил крылья и взмыл в воздух, в мою родную стихию». После чего он неторопливо садится с таким видом, словно только что освободился от невыносимого ига. Ничуть не испугавшись, Шеридан пододвигает свой стул поближе к Кемблу и после долгого застольного разговора, шатаясь, покидает стены театра рука об руку с разгневанным орлом, который стал теперь кротким как ягненок.