Иван Беляев - Вацлав Гавел. Жизнь в истории [litres]

А что же «Хартия»? До весны 1978 года ее подпишут чуть менее тысячи человек, за следующие одиннадцать лет – примерно столько же; перед бархатной революцией под «Хартией» стояло 1889 подписей. Хартисты могли разве что с горечью сравнивать себя с миллионами сторонников польского протестного движения.

«Хартия» до самого конца осталась почти исключительно чешским явлением. В первой группе подписантов числился всего один словак, социолог Мирослав Кусы (строго говоря, были еще двое, но оба они жили в Чехии). Такие известные словацкие диссиденты, как Милан Шимечка и Ян Чарногурский, охотно сотрудничали с хартистами, но «Хартию» в итоге все равно не подписали.

Безусловно, в поддержку «Хартии» в Словакии многое мог бы сделать Александр Дубчек, и Зденек Млынарж еще в декабре 1976 года специально отправился к нему на переговоры, но встретиться не смог. Когда же декларация уже была обнародована, бывший первый секретарь посчитал ниже своего достоинства подписывать ее наряду с сотнями других людей. «Я не мог быть простым подписантом, я мог быть только одним из основателей», – объяснял это он сам 202. Кроме того, одна из задач чехословацкой тайной полиции того времени – не допустить слияния и сотрудничества чешского и словацкого диссидентских движений. Известно много примеров того, как полиция целенаправленно мешала чешским активистам съездить в Братиславу или словацким – в Прагу.

«Кажется, нет сомнений в том, – писал историк Вилем Пречан, – что вопреки всему «Хартия» обогатила чехословацкую действительность и наше познание, но после четырех лет ее существования исчезла одна иллюзия, а именно, что она может дать импульс общественному движению более широкого масштаба» 203 203 Задорожнюк. . Непримиримый Эммануэль Мандлер, который и сам был хартистом, уже в XXI веке напишет, что для режима этот способ действия оказался вполне приемлемым, а «чешское диссидентское движение оказалось в гетто» 204.

Безусловно, хартисты добились международного признания. Ив Монтан записал песню со словами «Je m’appelais Jan Patocka». Возник комитет поддержки «Хартии-77», в который кроме того же Монтана вошли Грэм Грин, Дюрренматт, Гюнтер Грасс и Том Стоппард. В июне 1977 года комитет выпустил объемное издание под названием «Белая книга о нарушении прав человека в Чехословакии», а с 1979-го ежегодно присуждал премию Яна Палаха за выдающиеся достижения в сфере независимой литературы, искусства и науки.

Условный срок требовал от Гавела определенной осмотрительности, но он далеко не всегда был осторожен. В конце года Гавел и Ландовский за компанию с еще одним собутыльником бродили, выпивая, по вечерней Праге и после полуночи столкнулись с предсказуемой проблемой: все пивные и кабачки уже закрылись. Когда же компания пришла к ресторанчику, который официально работал до часу ночи, их туда не пустили, прямо перед носом захлопнув дверь. Тому, что случилось после этого, Гавел посвятил отдельную статью, которую мы с удовольствием процитируем:

Такие или подобные вещи происходят в Праге каждую ночь у дверей большинства тех нескольких пивных и ресторанов, которые еще остались для нормальных граждан.

Странным было то, что последовало после: на меня напал гнев! Если я называю это странным, то потому, что я вовсе не свирепый человек, и такие внезапные приступы гнева, когда у меня чернеет перед глазами и я способен делать вещи, которые никогда не делаю и которые мне совершенно не подходят, случаются со мной действительно редко, сказал бы, раз в семь-десять лет. Важно и то, что этот гнев никогда не вызывали серьезные вещи (то, что меня могут посадить, оскорбить, отобрать квартиру), но всегда полная ерунда (в армии боец Ульвер как-то поставил мне в шутку подножку, а я начал его бить). И в этом отношении мой припадок перед рестораном был верен моей личной традиции.

Не исключаю, что ничтожность, которая меня так злит, служит лишь поводом и, так сказать, расплачивается за все те серьезные вещи, которые меня разозлить не могут. Может быть, где-то в подвале моей спокойной души есть тайная батарейка, которая потихоньку заряжается, и когда потенциал этой скрыто накопленной досады достигает определенного уровня, хватает любой малости, чаша переполняется и все это разом выплескивается по внешне совершенно недостойным причинам. И невинный шутник Ульвер жестоко наказан за то, что я должен два года строить и снова сносить понтонные мосты.