Лариса Печатнова - Спарта. Миф и реальность

Иногда желание дать как можно более точное определение приводит к курьезам. Так, профессор Сорбонны Николя Рише, автор наиболее полного исследования о спартанских эфорах, политический строй Спарты характеризует как «тоталитарную демократию олигархов» [248]. Конечно, подобная дефиниция неприемлема, но она отнюдь не случайна.

«Аристократия? Олигархия? Демократия? Тяжело наклеить этикетку на спартанскую конституцию V века» [249]. Конечно, действительность всегда сложнее теорий, и «чистых» политических форм никогда не существовало в природе. В тот момент, когда Спарта только появляется на исторической арене, она, вероятно, была государством по преимуществу аристократическим. Ликург, внеся радикальные изменения в ее конституцию, направил политическое развитие в сторону демократии, не уничтожив, однако, прежних социальных различий.

Если позволительно говорить о демократических элементах в политическом устройстве Спарты, то они «не пережили раннего детства» [250]. Даже эфорат постепенно «встроился в олигархическую иерархию» [251]и стал выражать интересы не всего общества, а только его части — аристократическо-олигархической верхушки, т. е. интересы не столько апеллы, сколько герусии. Подобное перерождение эфората, как уже было не раз замечено [252], согласуется с развитием Спарты в сторону олигархии. На эту особенность развития Спарты в обратную от мейнстрима сторону не раз обращали внимание исследователи. Так, по словам В. Йегера, «развитие демократической тенденции в Спарте, которое мы застаем на полном ходу в эпоху Тиртея, потом было приостановлено» [253]. И.Е. Суриков также отмечает, что динамика развития спартанской государственности шла в ином направлении, чем, например, в Афинах. «В Спарте, в которой первоначальные элементы демократии были довольно сильны, постепенно шел, напротив, процесс усиления олигархических начал, и чем дальше, тем больше» [254]. К концу V в. уже ничего не осталось от социального равновесия, которым так гордились спартанцы. К этому времени набралось слишком много «погрешностей» в законсервированной социально-политической структуре Спарты.

В период классики спартанская государственная система постепенно эволюционировала от традиционной «гоплитской по-литии» к клановой, или, как ее иногда называют, «кастовой» [255]олигархии, при которой правящая элита стала гораздо менее зависима и подотчетна рядовым членам гражданского коллектива, чем это было раньше. Исполнительной власти в Спарте были даны слишком широкие полномочия, не ограниченные какими-либо законами. В результате произошла фактическая узурпация власти царями и геронтами, т. е. теми, кто принадлежал к самым знатным и богатым гражданам Спарты. Появление в конце V в. так называемой малой экклесии (Xen. Hell. III. 3. 8), функционирующей рядом с обычной, большой, возможно, является симптомом окончательного отделения верхов общества от его низов. Именно этот процесс, вероятно, имел в виду Аристотель, когда говорил, что «олигархия разрушается… когда в ней образуется другая олигархия» (Pol. V. 4. 8. 1306 а 13–16). На рубеже V–IV вв. распад гражданского коллектива на несколько неравноправных групп уже приобрел вполне зримые черты. Из числа полноправных граждан были исключены так называемые гипомейоны (ίπτομειονες — дословно «младшие», «меньшие», «опустившиеся») (Xen. Hell. III. 3. 6). Случилось то, о чем говорил Аристотель и на что не раз обращали внимание современные ученые: «из узкой олигархии спартиатов возникла еще более узкая олигархия гомеев» [256]. Для IV — III вв. гомеи — это уже не все спартиаты, а только «лучшая», т. е. имущая их часть.

К такому результату привело искусственно замороженное древнее законодательство с его разрушительной для гражданского коллектива идеей всеобщего равенства. Аристотель отметил, что обязательность равного взноса в сисситии при кажущемся его демократизме была, собственно, недемократической мерой: «Так что получается результат, противоположный намерению законодателя. Последний желает, чтобы институт сисситий был демократическим, но при существующих законоположениях он оказывается менее всего демократическим. Ведь участвовать в сисситиях людям очень бедным нелегко» (Arist. Pol. II. 6. 21. 1271 а 31–35). Это замечание Аристотеля свидетельствует о понимании им социальной сущности спартанского государства: там, где правовое равенство зависит от равенства экономического, с нарушением последнего даст трещину и вся социальная система. Сохранение архаичного ценза при определении гражданских прав в условиях резко возросшего к концу Пелопоннесской войны экономического неравенства привело к тому, что Спарта за полтора века практически осталась без полноправных граждан, т. е. без тех, кто мог называть себя «равными». Такой ситуации, при которой всей полнотой гражданских прав пользовалось, но всей видимости, не более одного процента от общей численности свободного населения, не было ни в одном греческом полисе. Как заметил Ю.В. Андреев, подобное государство «в понимании древних едва ли могло претендовать на то, чтобы считаться настоящей демократией» [257].