Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

К началу октября ещё не было написано ни строчки.

Катастрофа приближалась – и Достоевский решается на крайние меры. Он следует совету одного из своих знакомых – приглашает стенографистку.

Стенография была вещью новой и необычной: в своем писательском деле Достоевский никогда ею не пользовался.

Утром 4 октября 1866 г. двадцатилетняя Анна Григорьевна Сниткина впервые переступила порог квартиры № 13 дома Алонкина в Столярном переулке. Она не ведала, что отныне её судьба окажется навсегда связана с судьбой человека, чьё имя она почитала с детства и для которого её помощь была последней надеждой [495].

«Игрок» (первоначальное название «Рулетенбург») был написан (вернее, продиктован) за 26 дней – с 4 по 29 октября: ради этой работы пришлось прервать на время журнальную публикацию «Преступления и наказания». Конечно, наивно думать, что весь текст диктовался начисто – «прямо из головы». Планы, наброски, подготовительные записи – всей этой предварительной черновой работе Достоевский придавал исключительное значение. Отважившись сочинять роман таким необычным для себя способом, Достоевский, разумеется, не изменил давней привычке.

«Чем дольше шло время, – пишет Анна Григорьевна, – тем более Фёдор Михайлович втягивался в работу. Он уже не диктовал мне изустно, тут же сочиняя, а работал ночью и диктовал мне по рукописи» [496].

Диктовка шла ежедневно – с двенадцати до четырёх. Дома Анна Григорьевна расшифровывала свои записи и аккуратно их переписывала. Затем автор просматривал текст и вносил в него исправления.

Роман был закончен 29 октября. На следующий день – 30 октября – Достоевскому исполнялось сорок пять лет.

«Игрок» – роман в известной мере автобиографический.

Он автобиографичен не в том смысле, что автор изобразил в нём какие-то эпизоды собственной жизни, а потому, что некоторые впечатления этой жизни получили преломление в прозе.

Достоевский был человек страстный. Рулетка – одно из самых сильных и продолжительных его увлечений. Он знал все тонкости этой игры – не только в тесном техническом смысле. Он сам испытал взлёты и падения игорного счастья, дуновение рока, смену отчаяния и надежды. (Только через несколько лет после написания «Игрока» он заставит себя отказаться от этой пагубы.)

Конечно, двадцатипятилетний Алексей Иванович, от имени которого ведётся повествование [497], имеет мало сходства с автором [498]. Зато он пользуется явной авторской симпатией. Он твёрд, наблюдателен, насмешлив. Он полон чувства собственного достоинства. Он, наконец, в высшей степени порядочен.

При всём при том Алексей Иванович человек азартный.

Его азартность весьма отличительна от той силы, которая движет большинством посетителей Рулетенбурга. Конечно, он рассчитывает на выигрыш. Однако деньги нужны ему затем, чтобы с их помощью разрешить не столько свои, сколько чужие проблемы. Его корысть бескорыстна – и, добившись своего, он с лёгкостью даёт обобрать себя. «Ты умный и добрый человек, – говорит ему mademouiselle Blanche, – и… и… жаль только, что ты такой дурак! Ты ничего, ничего не наживешь!»

Если для Бланш, Де-Грие и других подвижников собственного преуспеяния деньги – единственная и вожделенная цель, абсолютный смысл их жизнедеятельности, то для Алексея Ивановича они лишь средство. Средство добиться того, чем он дорожит более всего остального, – свободы [499].

Алексей Иванович, как и Раскольников, желает получить сразу «весь капитал». Он мечтает добиться всего одним ударом. Он готов помериться с судьбой – один на один, за игорным столом, когда слепой фатум выступает, так сказать, в своем чистом, беспримесном виде. О каких-либо других способах достижения свободы он не помышляет.

«Рулетка – это игра по преимуществу русская», – замечает Алексею Ивановичу мистер Астлей. Здесь, на рулетке, особенно бросается в глаза различие между русской безмерностью и аккуратно рассчитанной европейской мерой. Не только добропорядочные жители Рулетенбурга, но и профессиональные авантюристы приходят в смятение при сокрушительном появлении «бабуленьки»: её поистине карамазовский «безудерж» поражает не только своим размахом, но и очевидным пренебрежением собственной выгодой. Страницы, посвящённые «блиц-гастролям» почтенной московской барыни на европейских водах, написаны с необыкновенным блеском: колоритнейшая Антонина Васильевна – один из самых удавшихся автору женских типов [500].

Другой женский образ – Полина Александровна – для автора в какой-то степени рубежный. Он открывает собой галерею «инфернальниц» – сильных, страстных, самолюбивых, гордых натур, которые пройдут по страницам поздней романистики Достоевского. Но если о прототипах тех или других персонажей «Игрока» мы можем только гадать, происхождение Полины не вызывает сомнений.