Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

– Молодёжь льнёт к нему… Считает пророком… А он презирает её. В каждом студенте видит ненавистного ему социалиста. В каждой курсистке…

Гончаров не договорил. Хотел ли сказать какое-нибудь грубое слово, да вспомнил, что и я курсистка, и вовремя остановился, – не знаю.

Я не пошла к Фёдору Михайловичу» [323].

Другие, менее робкие, – шли. И – не жалели. Как мы уже убедились, можно говорить о «беспримерном у нас на Руси» общении автора «Дневника писателя» – именно в его последние годы – с широчайшими кругами русского общества.

И прежде всего – с молодёжью.

Одна из главок январского «Дневника» за 1877 г. заканчивается следующим образом: «А впрочем, неужели и впрямь я хотел кого убедить. Это была шутка. Но – слаб человек: авось прочтёт кто-нибудь из подростков, из юного поколения…» [324]

«Да, я подросток и… переменился», – откликнулся на эти слова один из представителей «юного поколения», ученик 7-го класса смоленской классической гимназии, подписавший своё доселе не публиковавшееся послание инициалами N. N. Любопытно: «перемена», о которой толкует автор, совершилась с поистине сказочной быстротой. «…Купил я Ваш январский “Дневник” и начал читать, особенно меня заинтересовало начало первой главы и I и II статьи второй главы. Эти места из “Дневника” я прочёл несколько раз и сделался последователем Ваших идей, проводимых здесь» [325].

Юный неофит торопится высказать писателю внезапно посетившие его чувства: «Да! Многим я обязан Вам, Вам, замечательный человек! Вы делаетесь моим наставником! Я с удовольствием перечитываю Ваш “Дневник” за прошлый год и с нетерпением ожидаю следующих выпусков. Ах! Зачем он не выходит несколько раз в месяц, зачем я не могу ежедневно читать такие вещи!!!»

Чем же вызваны столь бурные восторги 17-летнего юноши из города Смоленска? Не станем скрывать: он ликует, что избавился от влияния пагубных социалистических идей. И в этом, по-видимому, помог ему Достоевский.

N. N. пишет: «В начале нынешнего года… я случайно попал в круг молодёжи, увлёкшейся Писаревым и социализмом. Тут я был щедро наделён разными брошюрками, трактующими о социализме, коммунизме и т. п. Этими брошюрками я окончательно сбился с толку и стал ревностным проповедником овэнизма, сен-симонизма и т. д. Присоединив к этим идеям воззрения Писарева, Чернышевского (которыми я также очень увлекался), я сделался бы самым отъявленным нигилистом, если бы не одно обстоятельство…»

Этим благословенным для нашего кандидата в нигилисты обстоятельством оказалось наличие у него «необыкновенно умного и образованного отца», который внёс в его неокрепшую душу отрадное успокоение. А тут, на счастье, подоспел и «Дневник писателя».

Итак, картина довольно ясная. Каждый, кто пожелает освежить тезис о реакционности Достоевского, сможет теперь сослаться на письмо смоленского гимназиста.

Однако само это письмо заслуживает того, чтобы остановиться на нем подробнее. Ибо при внимательном чтении у нас не могут не возникнуть некоторые недоумённые вопросы.

Во-первых. Что это, собственно, за миросозерцание, которое пытался усвоить любознательный ученик смоленской гимназии? Он пишет, что прилежно изучил брошюрки, «трактующие о социализме и коммунизме». Допустим. Но почему же после чтения этих самых «брошюрок» автор письма стал «ревностным проповедником овэнизма и сен-симонизма»? Не опоздал ли он на несколько десятилетий?

Во-вторых. Насколько серьёзными и органичными были взгляды N. N., если он, лихо «присоединив» к графу Сен-Симону Писарева и Чернышевского, стал считать себя едва ли не «самым отъявленным нигилистом»?

Что-то очень знакомое слышится в этих словах.

«Я социалист, Смуров», – безапелляционно заявляет своему младшему товарищу гимназист Коля Красоткин.

– А что такое социалист? – спросил Смуров.

– Это коли все равны, у всех одно общее имение, нет браков, а религия и все законы как кому угодно, ну и там всё остальное.

«Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист», – отважно повторяет он в разговоре с Алёшей.

– Социалист? – засмеялся Алёша, – да когда это вы успели? Ведь вам ещё только тринадцать лет, кажется.

Не доводится ли «социалист» из Скотопригоньевска младшим (или, если угодно, старшим) братом «отъявленному нигилисту» из города Смоленска?

И наконец, последнее. Не может не удивить та необыкновенная лёгкость, с какой юный корреспондент Достоевского перешёл от только что усвоенных им «социалистических» теорий к убеждениям, казалось бы, совсем иного порядка. Выходит, что автор письма либо вообще всеяден, либо его духовная пища обладала в обоих случаях неким общим компонентом.