Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

О знаменитой баденской ссоре двух столпов российской словесности написано столько, что можно подумать, будто при сём присутствовала толпа взволнованных очевидцев. Между тем свидание проходило тет-а-тет.

«Вернулся от него муж мой очень раздражённый, – кратко отмечает в воспоминаниях Анна Григорьевна, – и подробно рассказывал свою беседу с ним» [939]. Однако никаких подробностей не сообщается.

То, о чём в мемуарах сказано глухо, одной фразой, в стенографической тетради расшифровано (вернее, зашифровано!) в более полном виде. Ещё подробнее говорит об этом сам Достоевский в письме к А. П. Майкову. Хотя оба документа восходят к одному источнику – т. е. к самому Достоевскому, они не во всём повторяют друг друга.

Тургенев крайне раздражён неуспехом своего «Дыма» (напечатанного в третьей книжке «Русского вестника» за 1867 г.). По словам визитёра, он поминутно сводит разговор на этот предмет. Это неудивительно. За месяц до баденской встречи автор романа напишет П. В. Анненкову: «Мне кажется, ещё никогда и никого так дружно не ругали, как меня за “Дым”. Камни летят со всех сторон. Ф. И. Тютчев даже негодующие стихи написал».

Тютчев действительно отозвался стихотворением «Дым». Кроме того, ему приписывали эпиграмму – надо признать, не слишком изящную:

Напротив, А. Ф. Писемскому роман понравился – и обрадованный автор благодарил его за это от души. Но общие толки были нелестными.

«И представьте себе, – признавался Тургенев Анненкову, – что я нисколько не конфужусь: словно с гуся вода». (Чуткий стилист, он мог бы заметить, что тон письма говорит как раз об обратном.) В тот же самый день было отписано А. И. Герцену: «…Меня ругают все – и красные, и белые, и сверху, и снизу – и сбоку – особенно сбоку» [940]. «Сбоку» – это, очевидно, единомышленники, свой, ближний круг. Достоевский к нему не принадлежит. «Дым» его огорчил: свои впечатления он не счёл возможным скрывать от автора.

«Федя, по обыкновению, говорил с ним несколько резко» [941], – пишет Анна Григорьевна, и это, конечно, собственная самооценка говорившего. Резко, но не настолько же, чтобы всерьёз заявить, как будет уверять позднее Тургенев, что «Дым» подлежит «сожжению от руки палача» [942]. Может быть, это была, так сказать, ироническая метафора – «Дым», восходящий к небу вследствие аутодафе? Зато несомненно было произнесено (и нехитрая эта шутка, по-видимому, признана чрезвычайно удачной, поскольку повторяется как в письме Майкову, так и в записках Анны Григорьевны), что Тургеневу надлежит выписать из Парижа телескоп, дабы с помощью этого оптического прибора издалека наблюдать возлюбленное отечество («Федя, как он говорил, разговаривал всё больше с юмором» [943]). Остроумец не подозревает, что сам он окажется в России без малого через четыре года и связь с родиной будет поддерживаться преимущественно путём изучения русских газет, которые он находит время читать даже в этом бедламе.

Смех смехом, но истинное негодование у тургеневского гостя вызвало заявление собеседника: «Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве» [944]. Достоевский, естественно, возмущён. Слова Тургенева подаются им как официальная декларация автора «Дыма», как заветное его убеждение. Между тем можно предположить, что это не совсем так.

Слова эти могли заключать и горечь, и боль. Кроме того, это всё-таки неточная цитата из «Дыма», где нечто подобное произносит один из героев – Потугин: «…Если бы такой вышел приказ, что вместе с исчезновением какого-либо народа с лица земли немедленно должно было бы исчезнуть из Хрустального дворца (Лондонская всемирная выставка 1862 г. – И. В. ) всё то, что тот народ выдумал, – наша матушка, Русь православная, провалиться бы могла в тартарары, и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы, родная: всё бы преспокойно осталось на своем месте, потому что даже самовар, и лапти, и дуга, и кнут – эти наши знаменитые продукты – не нами выдуманы» [945]. Звучит очень эффектно. Потугин, однако, всего лишь художественный персонаж.

Достоевский упрекает Тургенева в ненависти к России. «Ругал он Россию и русских безобразно, ужасно» [946]. Но то же можно сказать, допустим, и о В. С. Печерине с его способным покоробить даже не очень патриотическое ухо: