Михаил Бойцов - Зодчие, конунги, понтифики в средневековой Европе

Из приведенных коллизий видно, что эти идиомы употребляются в более или менее стандартных ситуациях, когда человека подстрекают или уговаривают совершить некий поступок или ряд поступков, в которых он изначально не заинтересован. Довольно часто — это убийство некоего лица, у которого с убийцей нет прямого конфликта, распри или личной неприязни. Однако порой в сагах подобные обороты встречаются в куда менее кровопролитных ситуациях, когда, к примеру, Демосфен, согласно «Саге об Александре», подстрекал жителей Афин не принимать Александра Македонского в качестве нового конунга, а они, в свою очередь, проглотили эту муху (oc þeir gina við þesse flugu) [250], или человеку в Исландии отдавали на воспитание ребенка и тем самым втягивали во вражду между могущественными людьми.

Именно такова, в частности, предыстория распри, которая излагается в «Саге о Хёрде и островитянах», где женщина по имени Сигню вышла замуж за пожилого, богатого и могущественного Гримкеля Годи. Брак оказался неудачным, и в какой-то момент Сигню, будучи беременной, отпросилась у мужа погостить на семейном хуторе в Долине Дымов, у своего родного брата Торви. Здесь Сигню родила девочку и вскоре после родов скончалась, оставив младенца на руках у родичей. Торви, ненавидевший своего зятя Гримкеля, не решился лишить жизни новорожденную племянницу, поскольку, как сказано в саге, «умерщвлять ребенка, уже окропленного водой, считалось тогда убийством». Желая, тем не менее, избавиться от девочки и одновременно досадить Гримкелю, Торви отдал ее на воспитание в семью жившего подаянием бродяги по имени Сигмунд, поскольку считал это большим поношением для Гримкеля, а кроме того, был уверен, что Гримкель не станет мстить нищему.

Ничего не подозревавший Сигмунд стал обходить с ребенком наиболее зажиточные усадьбы, где ему теперь оказывали хороший прием как воспитателю дочери знатного годи, и добрался до хутора Гримкеля. Узнав, что его дочь находится на попечении бродяги, Гримкель по понятным причинам пришел в ярость и решил отомстить Торви. Однако он не оставил дочь у себя, велев Сигмунду немедленно убраться из его дома:

Пришлось им тут же уйти вместе с девочкой. Они (Сигмунд с женой. — Ф. У. ) шли через Мыс Грима и через Купальную Долину и вовсе бросили заботиться о девочке, потому что они и не чаяли когда-нибудь сбыть ее с рук. Сигмунду казалось, что он заглотил муху (Þóttist Sigmundr nú yfir flugu ginit hafa), согласившись взять у Торви этого ребенка [251].

Наконец, в еще одной саге, где повествуется о вражде знатного исландца Торстейна, сына Халля с Побережья, побывавшего на службе у ярла Сигурда Толстого (см. о нем ниже), с человеком по имени Торхадд, интересующий нас оборот возникает в несколько отличающемся от предыдущих эпизодов контексте. Здесь Торхадд заключает сделку с неким бродягой Гримкелем, в соответствии с которой тот должен отправиться на запад страны и обвинить Торстейна в том, что он каждую девятую ночь становится женщиной и совокупляется с мужчинами. Проглотив эту муху (yfir þessa flugu gein Grímkell…), Гримкель отправился в путь и принялся разносить внушенное ему клеветническое измышление (rógmæli) по домам [252].

Обычно выражения «taka við flugu », « gína við / yfir flugu », « koma flugu í munn einhverjum » соотносят с практикой рыбной ловли и рассуждают о том, что проглотить или схватить муху связано с тем, что рыбак наживляет муху на крючок, а рыба ее заглатывает [253]. Однако такое построение — эффектное само по себе — в перспективе конкретной языковой и повествовательной традиции грешит известной умозрительностью. Прежде всего стоит отметить, что для обозначения рыбацкой наживки, приманкислово fluga в древнеисландских текстах никогда не используется. Здесь мы находим специальные термины agn (ср. р.) и, в особенности, beita (ж. р.), этимологически связанные с глаголом bíta («кусать, хватать пастью, ртом»), который также означает «клевать, захватывать наживку» (о рыбе) [254]. Последний термин и соответствующий глагол легко и охотно употребляются как в описании обыкновенной рыбной ловли [255], так и метафорически [256], однако ни в тех ни в других ситуациях fluga , повторимся, не фигурирует, да и никаких свидетельств того, что практика ловли на муху вообще существовала в средневековой Скандинавии, в нашем распоряжении нет. Иными словами, ни языкового, ни сюжетного материала, позволяющего подкрепить специфически «рыболовное» происхождение интересующих нас оборотов, в древнесеверных текстах не обнаруживается.