Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Однажды в цыганском хоре появилась новая солистка, шестнадцатилетняя Авдотья Тугаева. Толстой был потрясен, когда хор, медленно нараставший, постепенно стих, и остался лишь одинокий звенящий голос, продолжающий воспевать счастье свободы и радость одиночества. Это пела Тугаева. Забыть такой чарующий голос было невозможно, как гордость или честь. Кончилось тем, что Толстой потерял голову и увез цыганку к себе. Целых пять лет она была его возлюбленной. Как ни странно, они никогда не ссорились. Авдотья умела смирять этот буйный характер.

А потом произошло невероятное. Федор Толстой нарвался на профессионального шулера, более искусного, чем он сам. Поручик лейб-гвардии Огонь-Драгановский оказался ему не по зубам. Первый проигрыш ему он посчитал случайностью и стал увеличивать ставки. Драгановский, желая усыпить бдительность партнера, несколько раз проиграл, а потом обчистил Толстого до нитки. Более того, он остался должен крупную сумму и не мог ее уплатить. Попытка раздобыть деньги не удалась. Карточный долг — это долг чести, и тот, кто не может его покрыть, считается бесчестным человеком. Его имя вносится в черный список, двери всех клубов перед ним закрываются. Такого Американец перенести не мог и решил уйти из жизни.

Его цыганка сразу почувствовала неладное. Ластилась к нему как котенок, не отходила от него ни на шаг. Толстому же было тогда так плохо, что ее самоотверженная преданность казалась ему совершенно неуместной, и он велел Авдотье убираться на все четыре стороны.

— Да что с тобой, Федя, — спросила она с таким искренним участием, что он невольно ответил:

— Жить не хочется, Авдотья.

— А что случилось?

— Проигрался в пух и прах. Мою фамилию занесут в черный список, а я такого вынести не могу.

— И много ты должен?

— Да какая разница?

— Назови сумму. Может, я смогу тебе помочь.

Федор скептически усмехнулся, но сумму назвал.

— Я сейчас уйду. Обещай мне ничего не предпринимать до моего возвращения.

— Обещаю, — устало сказал Американец.

Следующие двое суток он много пил, чтобы забыться. Когда цыганка наконец пришла и вручила ему толстую пачку денег, он подумал, что бредит.

— Здесь весь твой долг, — сказала Авдотья. — Можешь не считать.

— Где ты взяла? — спросил он, когда к нему вернулся дар речи.

— У тебя, — ответила она просто. — Ведь мы с тобой вместе уже пять лет. За это время я получила от тебя много дорогих подарков. Я их бережно хранила, а теперь вот продала. Так что эти деньги твои.

Он впервые жизни был так растроган, что бросился к ее ногам. Был только один способ отблагодарить ее. Через неделю они обвенчались. Но злой рок преследовал семью Американца и когда его не стало. Спустя пятнадцать лет после смерти графа его жену Авдотью Михайловну Тугаеву-Толстую зарезал собственный повар, допившийся до белой горячки.

Несмотря на скандальную репутацию, среди друзей Толстого числились такие знаменитости, как Вяземский, Давыдов, Александр Тургенев, Батюшков, Жуковский, а позднее и Гоголь с Пушкиным. Особенно близок он был с Вяземским. В бесценных записных книжках Петра Андреевича, в этой жемчужной россыпи статеек, набросков, заметок, всяких мелочей и безделок, впитавших всю закулисную историю русской литературы более чем за полвека, часто встречаются записи о Федоре Толстом. Вот несколько из них.

«Неизвестно почему, — пишет Вяземский, — Толстой одно время наложил на себя епитимью и месяцев шесть вообще не брал в рот хмельного. Во время одних пьяных проводов, когда его приятели две недели пьянствовали, он один ничего не пил. Только уже уезжая в санях с Денисом Давыдовым, попросил: „Голубчик, дыхни на меня“. Ему захотелось хоть понюхать винца».

Но воздержание, конечно, было только временным. Через полгода Американец наверстал упущенное. Тот же Вяземский вспоминает: «У кого-то в конце обеда подали закуску. Толстой от нее отказался. Хозяин стал настаивать:

— Возьми, Американец, весь хмель как рукой снимет.

— Ах, боже мой, — воскликнул Толстой, перекрестившись. — Зачем же я два часа трудился? Нет уж, слуга покорный, хочу остаться при своем.

А однажды в Английском клубе сидел перед ним барин с красно-сизым цветущим носом. Толстой смотрел на него с сочувствием и почтением, но увидев, что во время обеда этот господин пьет только воду, вознегодовал и воскликнул: „Да это самозванец! Как он смеет выдавать себя за одного из нас!“»

С Пушкиным Толстой был знаком с 1819 года. Отношения у них были вполне приятельские. Толстой несколько раз приглашал его на свои званые обеды, что считалось большой удачей, потому что граф был изумительным кулинаром. «Обжор властитель, друг и бог», — называл его Вяземский. «Не знаю, есть ли подобный гастроном в Европе!» — вторил. ему Булгарин.