Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Судьба Нины Королевой разительно изменилась, когда в 1976 году в ленинградском журнале «Аврора» каким-то чудом появилось ее стихотворение — не стихотворение даже, а магической силы реквием по убиенной царской семье. Начался скандал почти столь же громкий, как дело Бродского. Редактора «Авроры» тут же уволили. Более строгого наказания ему удалось избежать, ибо начальство решило, что он был под мухой, когда подписывал номер к печати.

Нину вызвали на правёж. Держалась она стойко, отбивалась, как могла. Обвинение в симпатиях к дому Романовых не приняла и бесстрашно заявила, что расстрел матери с ребенком ничем оправдать нельзя. Чтобы избежать излишнего шума, решили спустить ее дело на тормозах. Королеву не исключили из писательского союза, но запретили публиковать стихи и выступать на поэтических вечерах. Она стала не выездной вплоть до начала перестройки.

К счастью, заниматься научной деятельностью ей все-таки разрешили, в результате чего на ниве российской словесности возник вдумчивый и глубокий ученый, талантливый исследователь творчества Тютчева, Кюхельбекера, Ахматовой и многих других. Сегодня она кандидат филологических наук, ведущий сотрудник ИМЛИ РАН.

Нина Королева — крепкий поэт, камерного, правда, типа. У нее много хороших стихов. Но ее реквием по царской семье больше чем просто стихи. Это явление сострадания, столь необходимого сегодня России. XX столетие оказалось настолько безнравственным и так по-иезуитски жестоким по отношению к человеку, что была утрачена способность к состраданию — одно из самых ценных человеческих качеств. А без него не взойти живым росткам на пепелище духовной жизни. Нина Королева это качество сохранила.

Стихотворение еще и тем замечательно, что в нем трагическое и лирическое мироощущение слиты воедино. Интимно-доверительная интонация и дивная музыка ритма сопровождают этот «плач Ярославны». Вся экзальтация, всё вдохновение, вся жалость и всё сострадание к невинно убиенным сосредоточились вдруг в единой точке души, что и привело к взрыву, вознесшему ее дарование выше отпущенного от Бога предела. Такое бывает только раз в жизни.

Поэзия Набокова так и осталась недооцененной. Как и поэзия Бунина, она находится в тени его прозы. Становление Набокова как поэта было неровным. В ранней юности Набоков выпустил сборник, состоящий из стихотворений настолько слабых, что потом он сам поражался. Да и в более зрелые годы доводилось ему сочинять стихи, недостойные его яркого таланта. У каждого поэта, даже у Пушкина, есть слабые вещи, но у Набокова пропасть между плохими и хорошими стихами была разительной.

Возможно, дело в том, что он почти всецело посвятил себя занятиям прозой, где и раскрылась в полной мере его гениальность. Поэт от Бога, он подчинил свою прозу поэтическим законам и включил в нее множество музыкальных и звуковых элементов стиха. Оригинальная же его поэзия была вытеснена куда-то на задворки изумительной прозой. Тем не менее лучшее из его поэтического наследия давно уже стало классикой. Для лучших его стихов характерны зримость и осязаемость образов, живописность эмоций, гармоничность.

Так кто же он, прозаик или поэт? И то, и другое. Проза и поэзия Набокова — это две грани одного великого таланта. Его стихи навсегда вошли в золотой фонд русской поэзии как примеры уникального видения мира, высочайшей поэтической культуры, изумительной пушкинской легкости и прозрачности текста. Поэзия и проза у Набокова связаны между собой, как сообщающиеся сосуды.