Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Приехали мы ночью, как и хотел Арик. Местный калымщик за пять минут подвез нас к дому, где жил Петя Улыбов, закадычный его тульский приятель. Петя даже не подозревал, что мы вот-вот свалимся ему на голову. Это был сюрприз.

О Пете я со слов Арика знал, что он окончил архитектурный институт, но по специальности почти не работал, ибо, благодаря своему таланту краснодеревщика, получил синекуру в какой-то конторе. Его обязанности свелись к тому, чтобы поставлять начальству красивую мебель. Он был незлобив, ровен в обращении и совсем лишен тех амбиций, которые часто являются причиной вражды или скрытой зависти. Характерная для него внутренняя энергия тратилась в основном на женщин. Он их понимал и жалел, и они, чувствуя это, отвечали ему слепой преданностью. Женат Петя был четыре или пять раз — и всегда счастливо. Известно ведь, что счастливые браки рано или поздно кончаются, а несчастливые тянутся до бесконечности.

Его последнюю жену зовут Лиля. Сейчас у них трудные времена, потому что Петя остался без работы. Его начальник получил такое повышение, что вполне мог позволить себе покупку импортной итальянской мебели. Это и была основная мотивировка Петиного увольнения.

— Ты все понял? — спросил Арик, остановившись у хорошо знакомого ему подъезда. — Так что же ты стоишь, как именинник?

Я поднялся на второй этаж и звонил до тех пор, пока не послышался наконец заспанный мужской голос:

— Кого там черти носят?

— Извините, бога ради, за столь позднее вторжение, но мне сказали, что я в любое время смогу найти у вас ночлег и ужин.

— Ступай, проспись где-нибудь в другом месте.

— К сожалению, это невозможно, потому что мой израильский друг Ариэль Шмерелович дал мне именно ваш адрес.

— Арик?!

Дверь открылась Мужчина, давно разменявший пятый десяток, в пижамных штанах и байковой рубахе, все еще настороженно осмотрев меня с головы до ног, сказал:

— Заходи. Не знакомиться же через порог. — И обернувшись куда-то в глубину квартиры, позвал: — Лилька! У нас гость из Израиля.

Откуда-то появилась Лиля в халате и захлопотала, накрывая на стол. Тут-то и раздался звонок.

— Это еще что? Опять гость из Израиля? — удивился Петя.

Арику удался его сюрприз…

А потом до рассветных часов тянулось застолье. Старые друзья предавались воспоминаниям, а я — многочисленным грибным блюдам.

— Сами собираем, — пояснила Лиля. — Осень-то у нас грибовная. Грибных дождей много было — теплых, мелких. Вот гриб и полез.

Арик тем временем расписывал жизнь в Израиле в таких радужных тонах, что мне стало неловко.

Петя слушал напряженно, не забывая наполнять быстро пустевшие под грибки рюмки. Я рассмотрел его повнимательнее.

Худой, как афганская борзая, он производил впечатление человека, прожившего жизнь хоть и веселую, но с изрядной приправой горести.

Слушая приятеля, он все больше мрачнел и наконец сказал:

— Сионизм для меня сродни фашизму.

Очарование вечера сразу погасло, и я подумал, что с какой-то фатальной неизбежностью обречен в эту свою поездку сталкиваться с тем, о чем хотел бы забыть.

Арик и Лиля вскоре пошли спать, и мы остались вдвоем у стола с жалкими остатками недавней роскоши. Петя посмотрел на меня и разлил то, что еще было в опустевшей бутылке.

— Ладно, не сердись. Обмолвился. Обмолвка не обида. Я ведь понимаю, что сионизм — это всплеск еврейской пассионарности. Но он же — катализатор антисемитизма. Разве другим не обидно, что вы считаете себя избранным народом?

— Петя, — сказал я, — это правда, что тебе вырезали яйцо и две трети желудка?

Он оторопел, но почти сразу же рассмеялся:

— Ну и Шмерелович, ведь это он тебе рассказал?

— А кто же еще? Но в самых общих чертах.

— Сермяжная правда, — как говорил один литературный герой. — К великой моей радости, я не утратил потенции, чего боялся ужасно. А что касается желудка, то пока всасывает потихоньку. Так что грех жаловаться. Однако, поскольку все выпито, пойдем немного вздремнем, а там и по Туле побродим.

Несколько часов спустя Петя потащил меня на какой-то пустырь, где возвышался на столбиках киоск, похожий на избушку на курьих ножках. Коллекция пива тут была изумительная. В глазах зарябило от этикеток. Я предложил взять «Амстель», но Петя предпочел отечественное производство. В садике на скамейке мы оценили целебный эффект этого напитка.

— Петя, — сказал я, — как было с яйцом-то?

Он аккуратно поставил у своих ног недопитую банку и с наслаждением закурил. Чувствовалось, что сидится ему вольготно под раскидистым деревом с рыжеющей мелкой листвой, сквозь которую с трудом пробиваются золотистые косые лучи. Еще только сентябрь, но воздух уже пронизан ленивым спокойствием осени.