Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Иешуа же ответил бы Воланду примерно следующее: чтобы появились тени, нужны не только предметы и люди. Прежде всего, нужен свет, который и во тьме светит. В том-то и суть, что свет первичен, а тени вторичны.

— Ну и что? — пожал бы Воланд плечами. — Главное, что одно без другого существовать не может.

Воланд — это тень. Иешуа — это свет. В романе идет постоянное чередование света и тени. Солнце — теплотвор жизни — это мир Иешуа. Луна — светящая отраженным светом, мистический мир теней и загадок, мрачное царство Воланда и его свиты. К концу романа становится ясно, что сила света познается через силу тьмы.

По Булгакову, арена борьбы добра со злом — это душа человека. Но как отличить зло от добра? Как выбрать правильный путь?

Для этого в потаенные глубины человеческой души внедрен нравственный императив, страж правопорядка и благопристойности, называемый также совестью. На самом же деле — это реле, защищающее общество от разрушительного своеволия и губительных тенденций. Когда человек нарушает общепринятые этические и нравственные нормы, реле автоматически срабатывает и парализует его усилия отбиться от стада. Совесть — это тайный агент общественной безопасности внутри нас.

Идея о том, что добро не противостоит злу, а уравновешивает его, сама по себе не нова. У Булгакова она лишь сверкает всеми гранями, доведенная до логического совершенства.

В России 30-х годов был чрезвычайно популярен Анатоль Франс — несколько его книг имелись и в библиотеке Булгакова. Например, повесть «Сад Эпикура», где мы находим такие вот пассажи:

«Зло необходимо. Если бы его не существовало, то не было бы и добра. Зло единственная причина существования добра. Без гибели не было бы отваги. Без страдания — сострадания. На что бы годились самопожертвование и самоотверженность при всеобщем счастье? Разве можно понять добродетель, не зная порока? Любовь и красоту, не зная ненависти и безобразия? Только злу и страданию обязаны мы тем, что наша земля обитаема, а жизнь стоит того, чтобы ее прожить. Поэтому не надо жаловаться на дьявола. Он создал, по крайней мере, половину вселенной, и эта половина так плотно сливается с другой, что если затронуть первую, то удар причинит равный вред и второй».

Не исключено, что эта повесть Франса дала толчок творческой фантазии Булгакова. Воланд у него пребывает в Москву, как в командировку от небесной канцелярии, как гоголевский ревизор.

В советской Москве зло спрессовано до неимоверной плотности, сгущено до предела. В таких условиях умножение зла — занятие бессмысленное. Его и так слишком много. Вмешательство Воланда требуется для восстановления равновесия. Кроме него этого некому сделать.

Свита его хоть и куролесит, но, придерживаясь генеральной линии, не только не делает ничего дурного, но и наказывает порок по своим глумливым правилам.

Воланд же блестяще справляется с порученным ему заданием и спасает Мастера с его творением, а заодно и любимую им женщину.

Возникает вопрос: почему спасение Мастера оказалось столь важным делом, что им занялся сам Сатана? Да потому что в начале всего сущего, как известно, было Слово. Поэтому гении словесной магии становятся демиургами, и, подобно Создателю, творят свои собственные миры из самих себя, по своему образу и подобию. Житейский быт в их творениях, исторический интерьер, сюжетный орнамент — все это лишь приправа, как укроп или паприка к борщу.

Суть же великой литературы непостижима, как пятое измерение, как замыслы Создателя. Великие художники создают красоту из ничего, — а красота, утверждал Достоевский, спасет мир.

Мастера потому-то и не берут в свет, что там он лишился бы возможности творить. Свет — это полнота, а для творческого процесса нужна ущербность. Там, где голый свет, уже некуда стремиться, нечего искать. Пасись себе на тучных пастбищах и наслаждайся окружающим тебя совершенством. Интересно, скучают ли попавшие в рай праведники?

Лишь Воланд в состоянии обеспечить Мастеру все условия для творчества у себя, в царстве теней. Ну, а свет? И с ним все в порядке. Ведь теней без света не бывает.

Хотя из одних только работ о прототипах героев великого романа можно составить целую библиотеку, к подавляющему большинству из них нельзя относиться серьезно.

С Мастером все ясно. Образ этот — автобиографический, но имеет также несомненное сходство с Гоголем — учителем и alter ego Булгакова. Вот как автор описывает наружность Мастера: «Бритый, темноволосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос». Да это же вылитый Гоголь!