Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

Александру трудно было отвечать на «печальное письмо» своей сестры иначе, как риторическими заверениями в собственной готовности бороться до конца, и в письме от 7 сентября царь писал ей: «Уверяю вас, что мое решение сражаться еще более непоколебимо, чем когда бы то ни было . Я лучше предпочту прекратить свое существование, чем примириться с чудовищем, которое причиняет всем несчастье… Я надеюсь на Бога, на восхитительный характер моего народа и на настойчивость, с которой я решил не склоняться под ярмо» [Переписка Императора Александра I… 1910].

Итак, царь называет три фактора, на которые ему остается уповать в борьбе с Наполеоном: Бога, народ и собственную твердость. Характерно, что армия даже не упоминается. Причина этого, возможно, заключена, в последней фразе письма: «С 29 августа, я не получал ни строчки от Кутузова – это почти невероятно» [Там же, с. 84]. Александр, видимо, еще не очень хорошо представлял, в каком положении находится его армия, и существует ли она вообще.

И только 18 сентября царь смог написать сестре длинное письмо, в котором с откровенностью, полной горечи, писал о своем положении. То, что армией практически некому было командовать, и «из трех генералов, равно не способных быть главнокомандующими»: Барклая, Багратиона и Кутузова – царь выбрал Кутузова, «за которого было общее мнение» [Там же, с. 87] – все это было не самое страшное. Намного тяжелее для Александра были упреки в отсутствии личного мужества. Вынужденно оправдываясь перед сестрой, он писал: «Впрочем, если я должен унизиться до того, чтобы останавливаться на этом вопросе, я вам скажу, что гренадеры Малороссийского и Киевского полков смогут подтвердить, что я умею вести себя под огнем так же, спокойно, как и другие. Но еще раз я не могу поверить, что это то мужество, которое было поставлено под сомнение в вашем письме, и я полагаю, что вы имели в виду мужество моральное» [Там же, с. 88]. И здесь Александр уже не оправдывается, а старается понять сам и объяснить сестре безвыходность положения, в котором он оказался. Он не полководец и не может командовать войсками, он не пользуется народной поддержкой и поэтому не может выступать и в роли лидера нации. Сложившуюся ситуацию Александр пытается представить сестре, и, видимо, сам в этом убежден, как результат воздействия на общественное мнение наполеоновской пропаганды. «Весной, еще до моего отъезда в Вильно, – продолжает он свое письмо, – я был предупрежден доброй стороной (de bonne part), что постоянный труд тайных агентов Наполеона должен быть направлен на дискредитацию правительства всеми возможными средствами, чтобы поставить его в прямую оппозицию с нацией, и для того чтобы преуспеть в этом, было решено, если я буду при армии, то все поражения, которые могут происходить, записывать на мой счет и представлять меня как приносящего в жертву своему самолюбию безопасность империи, и мешающего более опытным генералам добиться успеха; и напротив, если меня не будет с армией, тогда обвинять меня в недостатке личного мужества» [Переписка Императора Александра I… 1910, с. 90]. Но это еще не все. Александр далее утверждает, что адский замысел Наполеона включал и намерение внести раскол в императорскую фамилию, и в первую очередь поссорить Александра с его любимой сестрой Екатериной Павловной. Этим самым царь как бы намекал на то, что приведенное выше письмо великой княгини возможно часть этого злого замысла.

Следует учесть, что письмо Александра писалось действительно в тяжелую для него пору: Москва в руках Наполеона, планы Кутузова не ясны, не понятно также и то, что происходит с армией, общество им недовольно и не старается это скрыть, и даже самый близкий человек, Екатерина Павловна, сомневается в его мужестве. И на фоне всего это царь не перестает повторять: «Только одно упорство , понимаемое как долг, должно стать средством от зла этой ужасной эпохи» [Там же, с. 91].

В это время в мировоззрении Александра происходят существенные изменения. «Пожар Москвы осветил мою душу, – признавался он впоследствии прусскому епископу Эйлерту, – и наполнил мое сердце теплотою веры, какой я не ощущал до тех пор. Тогда я познал Бога» [Шильдер, 1897–1898, т. 3, с. 117]. По свидетельству Эдлинг, которая при этом ссылается на признания, сделанные ей самим царем, Александр под влиянием военных неудач и падения собственной популярности от «естественной религии» (деизма) переходит к «пламенной и искренней вере». «Чудные события этой страшной войны окончательно убедили его, что для народов, как и для царей, спасение и слава только в Боге» [Эдлинг, 1999, с. 178–179].