Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

Противопоставление монарха и полководца было неслучайным. В основе его лежало убеждение, что власть и сила Наполеона целиком обусловлены его полководческим талантом, и европейские монархи, не пользующиеся любовью своих народов, не в силах ему сопротивляться. Во всей Европе только испанский народ оказался в состоянии противостоять французам, но в Испании нет государя, который мог бы придать стихийности народной войны организованный характер и тем самым довести дело до полной победы. Монарха, пользующегося народной любовью и не собирающегося складывать оружие перед Бонапартом, европейское общественное мнение стремилось увидеть в Александре I. Почти сразу же по вторжении Наполеона в Россию наследный принц Швеции и бывший наполеоновский маршал Ж‑Б. Бернадот в письме к Александру, предлагая вооружить местных жителей [98]«по примеру испанцев», писал, что, если даже придется отступать, «Ваше Величество одним только желанием легко может восполнить потери посреди своей империи, окруженный подданными, которые Вас любят и которые только и стремятся к тому, чтобы обеспечить Ваше счастье и Вашу славу, в то время как император Наполеон удален от своего государства и ненавидим всеми народами, которые он подчинил своему ярму, и которые видят в нем только предвестника разрушения» [Alexandre, 1909, р. 22]. Отвечая на это письмо, Александр полностью соглашался с ролью лидера нации: «Решившись продолжать войну до конца, я должен думать о создании новых военных резервов. Для этой цели мое присутствие внутри империи необходимо для того, чтобы электризовать умы и заставить их принести новые жертвы» [Ibid., р. 24].

10 (22 августа) Александр отправился в Або для личных переговоров с Бернадотом. По пути он ненадолго остановился в Гельсингфорсе, где в разговоре с И.А. Эренстремом изложил свое понимание народной войны. В своих записках Эренстрем приводит обращенную к нему речь царя:

С тех пор, как Россия стала европейскою державою, ей пришлось не раз вести продолжительные войны, но они велись всегда вне ее пределов. Необходимый набор рекрутов постоянно вызывал ропот и неудовольствие со стороны владельцев этих людей. Когда исход войны не был благоприятен для государства, то подымались клики против правительства, утверждавшие, что оно могло бы избежать войны, что война велась дурно, выбор генералов был плохой и т. д. Вследствие чрезвычайной отдаленности театра военных действий, людям праздным и пустым болтунам представлялась хорошая пища для всевозможных измышлений, так как даже наиболее прискорбные события войны, которою они мало интересовались, затрагивали их только косвенно. Теперь же нужно было убедить народ, что правительство не ищет войны, что оно вооружилось только на защиту государства, надобно было сильно заинтересовать народ в войне, показав ее русским по прошествии ста слишком лет, впервые вблизи, у них на родине; это было единственным средством сделать ее народною [курсив мой. – В. П .] и сплотить общество вокруг правительства, для общей защиты, по его собственному убеждению и по собственной его воле; вот главные причины, заставившие принять решение – ожидать неприятеля, не переходя границы. В настоящее время обнаруживаются уже благотворные результаты этого решения. Дух народа при этих результатах сделался превосходный. Большинство готово принести отечеству величайшие жертвы. Бонапарт надеется, может быть, на сочувствие к нему некоторой части русского населения, но он ошибается в расчете, так как все классы общества ожесточены против него и против французов [Шильдер, 1897–1898, т. 3, с. 101].

Из этого отрывка видно, во-первых, что народная война не является войной европейской, а, следовательно, она ведется не в международных интересах и не связана с теми обязательствами, которые русское правительство берет на себя по отношению к другим правительствам. Во‑вторых, народная война может быть только навязанной и вынужденной, а, следовательно, правительство не может нести за нее ответственность. И в‑третьих, народная война исключает даже мысль о мирных переговорах с противником. Таким образом, фраза Александра, брошенная им в самом начале войны, о том, что он не примирится с Наполеоном, пока хотя бы один вражеский солдат будет находиться на территории России, приобретала прочный идеологический фундамент.

В этой же беседе с Эренстремом Александр в очередной раз заверил, что не подпишет мирного договора с Наполеоном «даже на берегах Волги». Постепенно эта фраза приобретала все больше пространственные очертания и народность. Вернувшись из Або в Петербург, в разговоре с Р. Вильсоном, состоявшемся незадолго до Бородинского сражения, Александр к уже ставшим крылатыми словам прибавил, что «он лучше отрастит бороду до пояса и будет есть картофель в Сибири» [Вильсон, 1995, с. 1995] [99].