Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

Кутузов же стремился представить народную войну, прежде всего, в глазах неприятеля как реальность, изначально не предусмотренную командованием, не нуждающуюся в командовании и не зависящую от командования. Она спровоцирована самим неприятелем и закончится лишь тогда, когда тот покинет пределы России. Это война, ведущаяся не по правилам военного искусства и сопровождающаяся особой жестокостью. Вооружившись против Наполеона, русский народ реализует присущее народу вообще право на вооруженное восстание в случае, если его права попраны.

Не будучи посвященным в стратегический замысел Кутузова, Ростопчин эту пропагандистскую модель принял за чистую монету и всячески старался ей противодействовать. А.Г. Тартаковский в свое время обратил внимание на то, что Ростопчин самовольно изменил в приказе Кутузова от 19 октября по случаю оставления французами Москвы фразу о народной войне. Вместо слов о том, что Наполеону «не предстоит ничего другого, как продолжение ужасной народной [курсив мой. – В. П. ] войны, способной в краткое время уничтожить всю его армию», Ростопчин поставил «ужасной неудачной [курсив мой. – В. П. ] войны» [Тартаковский, 1967, с. 67]. Лишнее упоминание народной войны на фоне «бездействующей» армии казалось Ростопчину опасным.

Участие народа в войне Ростопчин представлял себе иначе. До приближения неприятеля к Москве главную свою задачу он видел в сохранении спокойствия в столице: «Прокламации, мною публикованные, имели единственно в предмете утишение беспокойства» [Ростопчин, 1853, с. 244]. Особое беспокойство генерал-губернатору внушало намерение Наполеона освободить русских крестьян от крепостной зависимости: «Иной вздумает, что Наполеон за добром идет, а его дело кожу драть; обещает все, а выйдет ничего. Солдатам сулит фельдмаршальство, нищим – золотые горы, народу – свободу; а всех ловит за виски, да в тиски и пошлет на смерть: убьют либо там, либо тут» [Ростопчин, 1992, с. 212]. Но к счастью и к гордости Ростопчина московский люд не внял слухам о готовящейся свободе и прочих благах. В письме к Балашову от 30 июля 1812 г. он писал «слово вольность , на коей Наполеон создал свой замысел завоевать Россию, совсем в пользу его не действует. Русских проповедников свободы нет, ибо я в счет не кладу ни помешанных, ни пьяных, коих слова остаются без действия» [Дубровин, 1882, с. 69]. «Но что приятно, – писал он 6 августа тому же адресату, – это дух народный, на него положиться можно; и я всякий день имею доказательства, что внушения его нимало не колеблют» [Там же, с. 82].

Когда же Наполеон подошел к Москве, Ростопчин планировал выступить во главе вооруженного народа и принять участие в обороне столицы. К этому его призывал П.И. Багратион: «Мне кажется иного способа нет, как не доходя два марша до Москвы всем народом собраться и что войско успеет, с холодным оружием, пиками, саблями и что попало соединиться с ними и навалиться на них, а ежели станем отступать точно к вам неприятель поспешит» [Там же, с. 76]. З0 августа появилась афиша с призывом готовиться к вооруженной обороне столицы: «Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие; возьмите только на три дни хлеба; идите со крестом; возьмите хоругви из церквей и с сим знаменем собирайтесь тотчас на Трех Горах; я буду с вами, и вместе истребим злодея» [Ростопчин, 1992, с. 218]. Осведомитель М.Я. Фон-Фок доносил своему патрону А.Д. Балашову: «Рассказывают, что Граф Ростопчин укрепляется с собранным им ополчением в Кремле, что сам одет в кафтане Русском и намерен защищать Москву до последней капли крови» [Фок, 1812, л. 32–33].

Ростопчин вынашивал более широкие замыслы, чем оборона столицы. В его намерения, видимо, входила организация широкой народной войны наподобие испанской, о чем писала впоследствии его дочь: «Мой отец хотел организовать войну гвериласов или партизан, инициатива которой принадлежала селянам, но ему не дали ни времени, ни средств» [Narishkine, 1912, с. 179]. Конструируя идеологему «народная война», Ростопчин преследовал в первую очередь две цели. С одной стороны, он стремился всячески принизить роль Кутузова в победе над Наполеоном, с другой стороны, как человек, претендующий на управление народным настроением в 1812 г., он отводил себе главную роль в спасении Империи. Ростопчину, видимо, и в голову не могло прийти, что с течением времени не он, а именно Кутузов, войдет в историю как организатор и вдохновитель народной войны. Вместе с тем ростопчинская концепция войны 1812 г. хорошо вписывается в русло охранительной доктрины, совмещающей в себе идеологическое конструирование народного идеала с вполне реальными опасениями свободного проявления народного духа. Поведение русского народа в 1812 г., якобы отвергшего предложения Наполеона о вольности (которых, кстати сказать, так и не последовало), консервативным дворянством интерпретировалось как народное стремление к сохранению традиционного уклада и служило в его глазах весомым аргументом против либерально-реформаторских намерений царя.