Александр Левинтов - Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

А еще мы курили в поездках, экспедициях и на практиках — трубки и самокрутки. Голландские трубочные табаки были для нас литературными персонажами и политическими деятелями нашего времени, Печориным, о котором все говорят, но которого никто не знает. В табачных ларьках и киосках продавалась 50-граммовыми пачками махра курительная, производства Моршанской махорочно-развесочной фабрики № 1, в крайнем случае, № 2. Эти две фабрики, согласно Большой Советской Энциклопедии, из которой последовательно исчезали кровавые герои эпохи династии Минь, были самыми крупными в Европе. Боюсь, что они были не только самыми крупными, но и единственными.

Часть моего детства протекла в зачуханном тамбовском гарнизоне, куда был распределен по окончании военной академии отец. Солдатам выдавали тогда бесплатно по пачке этой самой махры и по книжечке тоненькой папиросной бумаги, двадцать листиков толщиной в крылышко феи каждое. А вот спичек служилым не выдавали, и меня до сих пор мучает вопрос: а от чего они прикуривали, неужели по очереди друг от друга?

Трубочный табак и махру можно держать в любой таре, но наши любимые дарили нам на дни рождения или на двадцать третье февраля саморучно скроенные кисеты — и нам любовь казалась вечной. Курили в тамбуре, где окна напрочь задраены, и потому из-за плотности табачного дыма двери между вагонами открывались с огромным трудом и напряжением. Высшим достижением и благом было курение на площадке последнего вагона. Выпросишь у проводницы примерным поведением, стаканом или просто трахом казенный ключ, откроешь последнюю дверь стучащего на стыках железнодорожного плацкартного мира, сядешь, свесив ноги, засмолишь и смотришь, как в затихающих сумерках отлетает в непрожитое чужое настоящее, а, может, это твоя жизнь так бешено проходит мимо, старик?

В экспедиции, лежа в палатке на каком-нибудь изучаемом болоте, забравшись в промозглый спальник с сапогами, либо у костра, несущего тепло, свет и комаров, сыплящего искры прямо в открытый космос, садишь чудовищную самокрутку, душа и легкие проваливаются внутрь самих себя от этого термояда, а ты щуришься на угли и созвездия: не тушуйся, познаем и это, старик. А пижоны, стиляги и фарцовщики пусть тянут свои лаки страйки и кэмелы.

Нас рано начало мотать по свету и жизни. Помню Куйбышев середины 60-х, где очередь в единственный табачный магазинчик тянулась на двести и более метров; помню Поволжье и Прикамье тех же времен, где хоть становись в очередь, хоть не становись — все равно никакого курева не завезли; помню печально знаменитые гуцульские полтавской тютюновой фабрики и наше тогдашнее альтернативное водородной бомбе оружие — сигареты феодосийской фабрики. Почему-то именно на Украине делали особо мерзостное курево. Это, наверно, компенсировало им отсутствие собственной Сибири. Я ведь застал еще в Крыму табачный совхоз «Дюбек», жалкие останки некогда великого Крымского табаководства. «Американ» и «Дюбек» Бахчисарая и Байдарацкой долины, выращиваемые трудолюбивыми крымскими татарами, были аристократическими табаками с мировым именем, более громким, нежели вина Массандры. Потом населению запретили выращивать на своих участках табак, а госпроизводство хирело и хирело. То, что застал я, можно назвать адом: по концентрации ядохимикатов табачные плантации Крыма (и Кавказа) не уступали атмосферам мрачнейших планет тогдашних советских научных фантастов. И работали на этих плантациях исключительно персонажи из этих романов: невольники из ближайших и удаленных городских институтов и школ. Совершенно секретно считалось в высших сферах партии и правительства, что курение вредно и что, чем быстрей вымрут производители и потребители табака и табачных изделий, тем быстрей и сам собой построится коммунизм, где не только не будет водки и табачища, но и того, на что их можно приобресть.

Впрочем, курить армянские, тбилисские, таллинские, кишиневские, ташкентские, чимкентские и другие братские сигареты — это, брат, тоже входило в краткий курс школы мужества настоящего человека.

А еще был самосад.

Им торговали на колхозных рынках прокуренные и крутые мужики. В резку добавлялась вишня — черешки и тонкие побеги, для пущей синильности. Аромат и дурман настоящего, истинного самосада не для рынка, а для себя, — это самый мужской, невыносимо мужской запах. Сильнее — только сапоги и портянки волжского цыгана.

Самыми знаменитыми самосадами были, кажется, все тот же Моршанск, Алтай и Погар.