Александр Левинтов - Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

В европейских ресторанах — итальянских, британских, немецких и французских (по мнению американцев, все остальное находится в Африке или Полинезии) — все блюда готовят исключительно вручную и из самых свежайших консервов, только что (всего полгода назад!) купленных в ближайшем супермаркете. Без предварительного медосмотра и не вооружившись слабительными, закрепительными и рвотными, вы, подобно сытой корове, рискуете оставлять за собой при отступлении противопехотные мины.

Все русские рестораны в Америке абсолютно одинаковы. Во-первых, это — еврейские рестораны, во-вторых, они, с точки зрения Русской Православной Церкви, не отвечают требованиям кошрута, в-третьих, будьте спокойны и уверены: как бы заоблачны ни были цены, вас все равно при расчете надуют и обсчитают.

Проезжая мимо и вдоль европейских и русских ресторанов, приветливо помашите ручкой из окна вашего автомобиля, а лучше — бронетранспортера.

После траверса по перечисленным выше ресторанам на сэкономленные от незаказанного (а, следовательно, невыпитого, несъеденного, а потом непрооперированного и незалеченного) средства забегите в известную только вам мясную лавку, затем — овощную, затем — винную, затем — булочную, купите того-сего, пожарьте или сварите то, что умеете, знаете и любите; и, смею вас уверить, вы получите вполне безопасное удовольствие и повод похвалиться друзьям: японская кухня? — а как же, едали-с.

К утру литровая банка обычно набивалась бычками под завязку. Двое отпадали: один спать, другой сдавать какой-нибудь курсовой или дипломный проект. Мы высыпали содержимое банки, сортировали и, сложив назад то, что уже не годилось к докуриванию, переходили от преферанса к белоту или еще чему-нибудь незатейливому, копя клетки воспаленного мозга для вечерних баталий. По общажной комнатехе плывет сизый дурман, на который топор-не топор, но ледоруб повесить можно. В окно тщетно рвется свежий ветерок майского утра с разными сиреневыми и черемуховыми прибамбасами: для нас эта свежесть, что открытая операция на сердце без наркоза, такой кашлюк нападет, не приведи Господи.

Я закурил в начале десятого класса. И сразу начал со знаменитого «Дуката», по семь копеек за пачку из десяти сигарет. Эта кирпичного цвета пачечка была визитной карточкой нового поколения, первого поколения, массовым порядком пославшего идею построения коммунизма в одной отдельно взятой на хрен. Наши отцы, те, что вернулись, курили «Беломор», а мы, протестуя против этого поколения искалеченных и искореженных победителей, потянулись за «Дукатиком». А питерские, в противовес нам, смолили свой «Беломор» Урицкого, надо сказать, действительно отличного качества и очень сочетающегося с их рюмочными и пивными на каждой трамвайной остановке.

Конечно, курево было в некотором ассортименте: из папирос — «Казбек», «Герцеговина флор»; из сигарет — «Махорочные» (4 коп.), «Строительные» (5 коп.) «Памир» (10 коп.), «Ароматные» (11 коп.), «Прима» (14 коп.), «Новые» (17 коп.); дальше шли «Друг» (30 коп.), «Тройка» (45 коп.) — толстые, кислые, с липким расползающимся табаком, нам доступные редко. Было два сорта сигарет с фильтром, был и импорт: польские «Спорт», болгарские «Солнце», «Шипка», «БТ», югославская «Фемина». Но это все — не для стипендии в 22 рубля, за которую еще надо было побороться и не иметь троек. К несчастью, в нашей семье приходился 51 рубль на человека в месяц, это означало, что я из семьи с максимально высоким уровнем доходов, и потому могу получать только повышенную, которую и получал тщательно, из семестра в семестр, с каждым годом наращивая мастерство сдачи экзаменов по любому поводу и предмету.

Я любил курящих девушек. Некурящих я, конечно, тоже любил, но с курящей как-то быстрей устанавливался контакт, всегда можно успеть за одну сигарету поговорить о чем-нибудь веселеньком, например, о вреде курения, рассказать последний анекдот и перейти на легкий интеллигентный мат. От курящей девушки даже «да пошел ты!» приятно услышать: интимная хрипотца волнует гораздо больше, чем визгливое кокетство «ой, я не такая, как ты думаешь!». Сигареты девушки держат двумя пальчиками на отлет, ноги — на вылет, голос — на улет. Мы же держали сигареты то средним и указательным, то большим и указательным, то тремя пальцами, щепотью. В зависимости от обстоятельств. Вальяжно было сидеть на насесте какого-нибудь маненького американского бара, стряхивать пепел в массивный хрусталь, тянуть через соломинку шампань коблер, нести чушь о фильмах, которых не видел, и проблемах, которых еще нет: о скорой смерти и еще более скорой посмертной славе, если не своей, то хотя бы несуществующего кореша. И так тонко изредка пускать небрежно аккуратные кольца дыма. Правда, целоваться с накурившейся — это то еще удовольствие. Они это знали и потому чаще посылали, чем допускали к себе. Преодолевая отвращение, я обычно отвечал на их извинения: «Ничего, я ведь тоже не в лучшем форме, вот и щетиной оброс, как последний кабаньеро» — и не такое преодолевали! Вспомнить хотя бы столовские тефтели: после них что угодно поцелуешь. Курящие девушки были отчаяннее и решительнее некурящих: подозреваю, что они были уверены — сигарета верней презерватива.