Евгений Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

В интернете – да и во всех медиа – идея местного становится растяжимой. Если медиа представляют собой, цитируя Маклюэна 341 341 McLuhan M. Understanding Media. The Extensions of Man. Cambridge, MA: MIT Press, 1994. , «продолжение человека», то сами контакты в интернете с людьми, чья личность вами не установлена и которые могут находиться в тысячах миль от вас, взрывает (или как минимум крайне усложняет) концепцию «вытянутой руки». Но, аналогичным образом, изучение того, как россияне воссоздают местное в среде, где царит анонимность, а все географические и социальные дистанции сводятся на нет, может помочь нам точнее понять, что играет наиболее важную роль в конструировании «локальности».

Один из полезных вариантов подхода к этой проблеме можно найти в работе Мицкевич 342 342 Mickiewicz E. No Illusions. The Voices of Russia’s Future Leaders. New York: Oxford University Press, 2014. , посвященной медийным привычкам российской молодежи, чья социализация почти полностью происходила уже при Путине. Респонденты, участвовавшие в исследовании, в ходе нормального (офлайнового) общения много сил тратят на то, чтобы установить, можно ли доверять их визави, и внушить ему доверие к себе. Зачастую это сводится к легко распознаваемым маркерам, в том числе внешнему облику, манере поведения, зримым признакам достатка и (конечно) этнической принадлежности: «Участники [исследования] способны „считывать“ человека, если он является их зеркальным отражением. Чтобы доверять другому, необходимо, чтобы он выглядел как вы» 343 343 Ibid. P. 87. . Фокус-группа Мицкевич не приемлет идею репутации: они не желают опираться на сведения о человеке, полученные понаслышке, и составляют суждения о нем на опыте непосредственных (на расстоянии «вытянутой руки») контактов. В онлайне, однако, это сделать куда труднее. Здесь все обычные «групповые» маркеры нельзя увидеть и проверить, а взаимодействие через компьютерный монитор не дает таких возможностей для непосредственного укрепления доверия, как контакты «лицом к лицу». Вместо этого, как установила Мицкевич, ее респонденты ищут маркеры «нормальности» (хотя здесь уместнее русское слово «адекватность», глубже передающее ощущение социальной совместимости) во мнениях и трактовках, высказываемых собеседниками, тем самым стараясь выявить хотя бы частичные признаки того, что им можно доверять.

Эти выводы в совокупности можно истолковать в пессимистическом ключе: россияне (как и большинство других жителей современного мира) рассортированы по «эхо-камерам» различного размера, к которым они привязаны по причине огромного значения передаваемых и отраженных месседжей для формирования доверия. Впрочем, есть и более позитивная трактовка: ее дает Рудакова 344 344 Roudakova N. Losing Pravda. Ethics and The Press in Post-Truth Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 2017. , считающая, что простые россияне используют эти интернет-пространства для проведения объективных «расследований», которые прежде были исключительно уделом журналистов. Она отмечает: «Когда журналистика оказывается в глубоком кризисе и в целом перестает стремиться к правде, превращаясь в поиск компромата и пропаганду, другие социальные акторы могут ощутить необходимость взять ее роль на себя <���…> На пике протестов [2011–2012 годов] многие наблюдатели на выборах, волонтеры и активисты гражданского общества, возмущенные злоупотреблениями властью, с которыми они сталкивались, самостоятельно расследовали эти злоупотребления и публиковали результаты, а многие журналисты наблюдали за происходящим со стороны» 345 345 Ibid. P. 199. .

Таким образом, хотя «местное» ограничено социальной и умозрительной дистанцией, на которой можно установить степень доверия, способность опосредованной коммуникации содействовать распространению доверия дальше и быстрее, чем это происходит, скажем, в самоизолированном излучинском сообществе Морриса, расширяет возможности людей.

Если вам приходилось видеть российский избирательный бюллетень начала 1990‐х, у вас не вызвал бы удивления тот факт, что ощущение связи с определенными партиями у российских избирателей зачастую было более чем слабым: эти списки объемом в несколько страниц, с ошеломляющим количеством разномастных кандидатов были словно специально созданы, чтобы запутать людей. Тем не менее, как показывали проводившиеся исследования, со временем – в течение первого десятилетия относительно свободных (пусть и не всегда честных) выборов – уровень приверженности тем или иным политическим силам у избирателей повысился: они стали «опытнее», их взгляды и предпочтения все больше совпадали с партийными платформами, а «рациональная» материальность стала более важной детерминантой «привязки» к партиям 346 346 Brader T., Tucker J. A. The Emergence of Mass Partisanship in Russia, 1993–1996 // American Journal of Political Science. 2001. Vol. 45. № 1. P. 69–83. . Если бы история электорального процесса в России продолжалась линейным путем, эта тенденция, вероятно, закрепилась бы.