Евгений Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Почему я поставил слово «поддержка» в кавычки? Я не пытаюсь поставить под сомнение искренность россиян, которые с энтузиазмом относятся к Путину, а задаюсь вопросом: что конкретно влечет за собой эта поддержка? Если, как мы видели, российские граждане начали воспринимать политику на общенациональном уровне как процесс в первую очередь символический – потому, что эти символы им приятны, и потому, что они не питают иллюзий насчет того, что происходящее в Кремле как-то связано с их собственной жизнью, – то одна из гипотез относительно значения этой поддержки заключается в том, что она является отражением созданного и дирижируемого Кремлем консенсуса на общенациональном уровне. С другой стороны, если, как мы тоже видели, россияне предпочитают микроменеджмент макроменеджменту, поскольку считают, что в этом масштабе от них многое зависит, причины поддержки Путина могут парадоксальным образом иметь локальную природу. Так, в свете вывода о том, что один из самых мощных предикторов поддержки Путина – это такая черта личности, как уживчивость, предусматривающая стремление смягчить разногласия с окружающими, формальная поддержка президента становится легкодоступной «смазкой» для отношений, которые для самого «притворщика» несравнимо ценнее и значительнее, чем собственно фигура Путина 355 355 Greene S., Robertson G. Agreeable Authoritarians: Personality and Politics in Contemporary Russia // Comparative Political Studies. 2017. Vol. 50. № 13. P. 1802–1834. . Аналогичным образом важнейшим фактором, предопределившим склонность россиян «равняться на знамя» после Крыма, было ощущение эмоционального единения, которое породили эти события 356 356 Greene S., Robertson G. Affect and Autocracy: Emotions and Attitudes in Russia after Crimea // Perspectives on Politics. 2020, forthcoming. .

Есть два разных способа понимания того «транзита», через который прошли российские граждане. Один – это мыслить транзит как нечто обрушившееся на них: устроенный элитой полный пересмотр правил экономической и политической конкуренции с соответствующими последствиями для простых людей. Именно этот взгляд лежал в основе многих социальных исследований России в 1990‐х, равно как и большинства исследований, которые мы обсуждали в настоящей главе. Но это не единственный возможный взгляд. В рамках другого подхода транзит может рассматриваться как нечто сделанное самими россиянами. Не отрицая значения первого подхода вовсе, он тем не менее возвращает россиянам по крайней мере некоторую субъектность в создании того «народного знания», с помощью которого они объясняют мир вокруг себя.

По мнению Левады, стратегия россиян в ходе этого перехода прежде всего и преимущественно состояла в том, чтобы адаптироваться. Этим, по его словам, они занимались уже давно, как минимум со времен освобождения крепостных в 1861 году, которое дало толчок полуторавековому периоду практически непрерывных потрясений 357 357 Levada I. A. Homo Post-Sovieticus. P. 32–67. . Однако, по мнению Левады, эта адаптация носит пассивный характер: формы, которые она принимает, диктуются стратегиями элит. Таким образом, в разгар процесса восстановления авторитаризма в постсоветской России Левада считал, что склонность его соотечественников к адаптации подкрепляет, а не демонтирует привычки Homo sovieticus . Он пояснял: «Когда общество раздроблено и традиционно, а групповые межличностные структуры слабы, индивид со всеми его заботами и тревогами постоянно оказывается один на один с режимом, общественными институтами, мощным давлением средств массовой информации и общественного мнения. Поддаваясь импульсу вести себя „как все“ и демонстрировать это публично <���…> он освобождает себя от ответственности за общие позиции, но не преодолевает собственного одиночества перед лицом „всех остальных“» 358 358 Levada I. A. Homo Post-Sovieticus. P. 65. .

Таким образом, по мнению Левады, Homo post-sovieticus с его предшественником объединяют атомизация и аномия. Но в чем различие между этими двумя «видами»? Пожалуй, в ощущении собственной «беспризорности». Советская система, при всех ее недостатках, вкладывалась в социальную мобильность граждан: урбанизация, индустриализация и массовое образование (в том числе высшее) действительно разрушили прежние классовые структуры, державшие в заложниках жизненный путь индивида, и это отчасти означало, что решения, принимаемые в молодости, скажем относительно образования, могли гарантированно привести к ощутимым результатам в плане карьеры и комфортного существования 359 359 Gerber Th.P. Stalled Social Mobility in Post-Soviet Russia // Current History. 2018. Vol. 117 (Oct.). P. 258–263. . И напротив, в постсоветский период – особенно на раннем этапе первоначального накопления финансового капитала – успех больше зависел от достигнутого положения, чем от выбора жизненного пути, и от связей, а не от умений и способностей. Отсюда повышение ценности всего, с чем индивид связан напрямую, и обесценивание всего, что находится от него в отдалении.